Журнал «Если»: «Если», 2011 № 04

Плохо быть чужаком. Видишь то же, что и остальные, слышишь не хуже других — да в толк ничего не возьмешь.

Мил тряхнул головой. Тяжелая прядь черных волос, закрывающая правый глаз, качнулась. Густая, плотная завеса, которую удерживала у лица спрятанная в буйной гриве заколка. Впрочем, Мил и одним глазом видел лучше, чем иные — двумя. Стоящая рядом толстуха ворочалась, вставала на цыпочки, тянула пухлую шею, оглядывалась. Казалось, ищет кого-то в толпе, собравшейся поглазеть на казнь. Внизу на площади толклось простонародье, а балкончики каменных домов ломились от нарядно одетых дам и господ. Вокруг Мила многие озирались, словно именно здесь, среди взволнованных горожан, притаилось самое интересное. Ищущие взгляды натыкались на рослого, приметного чужака в богатом плаще, с любопытством изучали его либо убегали в сторону, продолжая кого-то высматривать.

Низкое солнце золотило городские шпили и белые башенки на крышах домов побогаче, тусклым пламенем вспыхивало в немытых чердачных оконцах домов победнее. Королевский дворец на холме сиял высокими окнами, словно внутри бушевал пожар; белокаменные стены в закатных лучах горели красным золотом, блистали позолоченные скульптуры на галереях. От городской площади к дворцу вела лестница из светлого камня с тремя террасами. Нижняя терраса была совсем простая, следующая за ней — с затейливыми перилами, а верхняя уставлена по краям огромными чашами из цветного стекла.

Вдали золотились снежные вершины горной цепи. С той стороны, из-за гор, пришел сюда Мил. Убежал от непоправимого. От своего горького горя. А здесь — казнь.

Толпа ждала, волновалась; люди негромко переговаривались. Мил хорошо понимал слова, только не мог разобрать, о чем речь:

— Неваляев-то никого нет! Не хотят, поди, своих казнить.

— Что брешешь? Вон их тетка, под балконом Выш-Стрелицев.

— Ну, сказанул! Это ж Глажеля бабка. Притащилась глаза пялить. Старая, а еще не казнили.

— Э, больно Глажелям надо казниться! От них всего двое и были — старший самый да дочь-горбачка.

— Синики не придут. У них уже всех переказнили, ходить больше незачем.

— Да что ж это деется?! — вскричала толстуха у Мила под боком. Снова заворочалась, толкая его мясистым бедром. — Скоро вовсе казнить будет некого!

Мил отодвинулся от беспокойной тетки, проверил тощий кошель на поясе: висит себе, как висел, и обережка в нем спит. Ни один воришка еще не польстился. Чуют, видать, что кошель только с виду хорош, расшит золотыми нитями, — а внутри пустей порожнего. Впрочем, десяток тяжелых монет были зашиты у Мила в подкладку плаща.

Толпа вдруг разом охнула, колыхнулась — и стихла. Казалось, весь Велич-город примолк, затаив дыхание.

С холма спускалась процессия: десяток солдат в красно-зеленых мундирах, с алебардами; офицер в красном, с серебряным позументом, при шпаге; за ним — осужденный на казнь, следом — еще пяток солдат. Мил пригляделся. Одет осужденный добротно, шагает спокойно, без понуканий. Ни цепей, ни ремней на ногах и руках. И палача не видно. И ни виселицы, ни плахи, ни сложенного костра.

Как же они тут казнят, в столице короля Доброяра?

И за что?

Мил поборол желание отвести от лица прядь волос и глянуть на мир обоими глазами. Не стоит этого делать без особой нужды.

Процессия спустилась на нижнюю террасу. Здесь офицер остановился, с ним рядом стал осужденный. Солдаты построились у них за спиной полукругом.

— Именем короля Доброяра Великодушного, — негромким, скучным голосом начал офицер, — Живомир Бродень из рода Рыболюбов будет предан смерти за жестокое надругательство над принцессой Вернией, совершенное в первый день Ленивого месяца тысячу триста двадцать шесть дней назад. Его вина бесспорно доказана и сомнению не подлежит. Последняя милость была оказана.

Офицер смолк с таким видом, словно выполнил нудную, набившую оскомину обязанность. Осужденный Живомир Бродень цепким взглядом осматривал горожан. Он тоже кого-то искал в толпе, как прежде — они. Благородный старик с окладистой бородой, со сбрызнутыми сединой волосами. Умное лицо, руки явно привыкли к тонкой работе. Похож на часовых дел мастера. Что такое он учудил тысячу триста двадцать шесть дней назад? Надо же, какой у них тут ведется учет… Что здесь считается «жестоким надругательством над принцессой», хотелось бы знать. Наверняка какая-нибудь чепуха, за которую именем Доброяра Великодушного у старика готовятся отнять жизнь.