Орсон Кард - Песенный мастер

Одного из них назначили заменить Анссета на посту управляющего Землей. Если же кто-либо спрашивал, почему это Рикторс так давно не созывает советов, мажордом отвечал: «Рикторс привез свою Певчую Птицу к себе, и теперь они хотят быть одни». Все кивали головами, и им казалось, будто бы они все понимают.

Только нельзя было так тянуть до бесконечности. Оба они, мажордом и Киарен, должны были принять решение, которое их перерастало. У них обоих имелся талант к управлению, а поскольку отчаянно требовали помощи, то полагались друг на друга и не ревновали взаимно, и постепенно они стали мыслить словно одна личность чуть ли не в каждой ситуации; даже если кто-то из них принимал решение единолично, второй обязательно соглашался с мнением первого. Тем не менее, они нуждались в помощи, и буквально через пару недель Киарен решила сделать то, что, как сама знала, ей следовало бы сделать с самого начала.

По согласию мажордома она отослала сообщение на Тью с просьбой к Эссте, чтобы та покинула Высокий Зал и прибыла оздоровить больную империю.

Тихо, тишина настолько черная, словно темнота за самой дальней звездой. Но в этой тишине Анссет слышит песню и просыпается. На сей раз, проснувшись, он не плачет; он не видит перед собой скромно и робко улыбающегося, словно не чувствующего собственного увечья Йосифа; не видит он Майкела, рассыпающегося в прах; не видит никаких болезненных картин из прошлого. На сей раз песня контролирует его пробуждение; ласковая песня в комнате на вершине высокой каменной башни, где туман просачивается сквозь ставни. Эта песня — словно ласка материнской руки на головке ребенка; эта песня окутывает его и утешает, поэтому Анссет протягивает руку и наощупь ищет лицо в темноте. Он находит это лицо и проводит пальцами по лбу.

— Мама, — говорит он.

А она отвечает:

— Ох, дитя мое.

А потом она говорит уже песней, а он понимает каждое слово, хотя у мелодии нет слов.

Она рассказывает ему о своем одиночестве без него, тихонько поет о своей радости встречи. Говорит ему, что жизнь его все еще богато возможностями, он же никак не может сомневаться.

Он пытается ответить ей песней, ведь раньше и сам знал этот язык. Только его подвергнутый пыткам голос не звучит так, как должен. Он запинается, звучит слабо и жалко, и Анссет плачет над собственным поражением.

Но она вновь прижимает его к себе и утешает, и плачет вместе с ним, пряча лицо в его волосах, и говорит:

— Все хорошо, Анссет, сын мой, мой сынок.

И к его изумлению, она права. Анссет опять засыпает, убаюканный в ее объятиях, и темнота уходит, мрак света и мрак звука. Он нашел ее снова, и она все так же любит его.

Эссте осталась на целый год и творила в это время тихие чудеса.

— Никогда мне не хотелось лично вмешиваться во все эти дела, — сказала она Киарен, когда пришло время отъезда.

— Жаль, что ты уезжаешь.

— Это не моя настоящая работа, Киа-Киа. Моя истинная работа ждет меня в Певческом Доме. А это — твоя работа. И ты замечательно справляешься.

За год своего пребывания Эссте оздоровила дворец, одновременно удерживая империю в целостности. Человечество находилось в состоянии хаоса более двадцати тысяч лет; империя объединяла его неполные сто лет. Так что оно снова могло легко распасться. Но сильный голос Эссте действовал искусно и продуманно; когда пришло время объявить о болезни Рикторса, Эссте уже успела обрести доверие, возбудить страх или уважение людей, на которых должна была полагаться. Она не принимала решений — это было дело мажордома и Киарен, которые намного лучше ориентировались в ситуации. Эссте только говорила и пела, и приносила успокоение миллионам голосов, которые требовали помощи и указаний от столицы; которые искали в той же столице слабости и порчи. Ножи не обнаружили каких-либо отверстий в доспехах. Под конец этого года было учреждено и закреплено регентство.

Но гораздо большее значение для Эссте имела работа с Анссетом и Рикторсом. Это ее песни, в конце концов, вырвали Рикторса из каталепсии. Это она нашла противоядие для бешенства Анссета. Хотя Рикторс не отзывался целых семь месяцев, теперь он уже глядел более сознательно, наблюдал за людьми в его комнате, вежливо съедал подаваемые ему блюда и сам занимался собственным туалетом, к громадному облегчению следящих за ним врачей. А через семь месяцев наконец-то ответил на вопрос.

Ответ был крайне вульгарным, и он шокировал слугу, который его услышал, но Эссте только рассмеялась, подошла к Рикторсу и обняла его.