Глеб Голубев: Искатель. 1968. Выпуск №2

Памир нравился мне все больше и больше. Когда-то в нем сошлись в схватке два величия: дикая нетронутость природы и сила человека, Я понимал отца, который ради участия в этой схватке приходил сюда почти каждый год. А ведь именно об этом рассказывал мне Омар.

У поворота путь преградил треножник дорожного знака.

Наш мотор затих, и сразу стало доноситься ровное гудение какого-то более сильного мотора и тяжелый скрежет трущихся камней. Потом звук переменился: будто камни уже не наползали друг на друга, а дробно перестукивались, ссыпаясь вниз. И снова тяжелый скрежет… Мне стало как-то не по себе — мы стояли у самой кромки дороги, и скрежет, доносясь из-за поворота, казалось, вот-вот возникнет здесь, над нами.

— Что это, Омар?

— Не знаю. Наверное, обвал.

Мы вышли из машины. Скрежет опять сменился перестуком, а из-за поворота, ревя моторами, выползли два самосвала с острыми пирамидами камня в кузовах. Первый притормозил, из кабины высунулся шофер.

— Салом!

— Салом достум! — ответил старик.

— Осыпь тронулась… Если не хотите нам помочь, — шофер уже обращался к нам обоим, — то давайте назад, вкруговую… По старой дороге, — и он, газанув, с каким-то щегольством проехал впритык с нашей машиной.

— Знаю, — проворчал ему вслед Омар.

Самосвал опять встал.

— Только там не очень-то проедешь! — крикнул шофер.

— А-а-а-а-а, — отмахнулся старик.

Он раздумывал. И мне не терпелось узнать, что он решит: это уже были не рассказы…

— Садись!

Старик сел за руль и, объехав треножник слева, погнал машину вперед. Через несколько минут я понял, что это был за скрежет. В ос-'пь камней, сползших сверху на дорогу, врезался нож бульдозера и со скрежетом, давя и перекатывая нижние камни, подтаскивал всю кучу к краю. Потом на секунду замирал и тяжело поворачивался: замершие на ноже верхние камни начинали шевелиться, как живые, и обрушивались вниз, перестукиваясь и обгоняя друг друга.

Но бульдозер уже доканчивал свое дело: дальше дорога превращалась в коридор, сжатый двумя скалами. Ссыпать камки, забившие его, было некуда. Их надо было вывозить.

Омар вдруг развернул машину и дал газ. Мы уезжали! Я не мог глядеть на него. Да, это уже были не рассказы. «Зачем ты сделал так, Омар?!» Если бы я набрался смелости и спросил его, я бы узнал, как все просто…

Этот день августа 29-го года был для экспедиции последним. Вечером для всех троих кончалась бесконечная дорога.

До заката солнца оставалось не больше часа. Лучи его уже вытянули холодные тени скал, покрыв ими тропу. Она шла, плавно выгибаясь посредине полуотвесной осыпи, и исчезала впереди за скалой.

Караван растянулся — устал. Кончились два месяца поисков, отощали лошади, отяжелели вьюки — в них камни. Вечер близился. Но всем троим уже не хотелось оставаться на ночевку среди голых скал; хотелось видеть людей, слушать их речь, изредка отвечать, видеть огонь — не на камнях, а где-то в доме кишлака. И медленно думать о том, что уже сделано,

Омар ехал в середине маленького каравана и думал о том, что ему еще надо будет попасть в свой кишлак и успеть до того, как снега переметут перевалы. Можно, правда, остаться и тут: переждать зиму и уйти опять летом с экспедицией. Ему нравилось быть караван-баши, хотя он и был в экспедиции единственным караванщиком. Он любил лошадей, эти дороги, любил знать и разбираться и в том и в другом — ему нравилось, когда его слушают. И у него было еще одно желание: продать свою лошадь, чтобы купить другую — лучше.

Мысли Фролова были совсем далеко от Памира. Кончалась его первая серьезная экспедиция; одинокая комната в Палатном переулке в Москве, которую он с таким удовольствием оставил, теперь манила его. Он думал о том, как вернется в нее, разложит, не торопясь, записи, завалит все углы камнями и три первых дня будет лежать, просто лежать — и все.

Тропа втиснулась в расщелину и стала прямой. Потом лошади одна за другой стали выходить на освещенную солнцем площадку, и лучи, путаясь в их длинной шерсти, меняли масть лошадей.

И тут грохнул выстрел…

Омар первым выскочил из седла и, еще не бросая повода, стараясь укрыться за лошадью, озирался по сторонам. Отец пытался завернуть свою низенькую лошаденку — коридор скал позади казался ему спасением. Все трое сорвали в плеч винтовки и клацали затворами.

— Назад! Назад! — звал отец,

— Нельзя назад… Совсем нельзя! — Омар кинул повод неожиданно осевшей лошади и, пригибаясь, побежал влево, огибая камни и спотыкаясь. Фролов бежал за ним и никак не мог понять, откуда же стреляют, никого нигде не было видно, будто стреляли сами камни.