Михаил Савеличев - Меланхолия

- Куда его забрали в такое время? - спросил я. Без космонавта палата сразу опустела и его кровать хищно щерилась переплетениями зубов панцирной сетки.

- Не знаю, - сказал математик. - В карцер. На процедуры. На дежурство. Люди меняются.

- Он действительно космонавт?

- Наверное. Ведь я действительно математик. Почему бы ему не быть космонавтом? К тому же он порой высказывал нетривиальные идеи о нашей здешней вселенной. Его тренировали наблюдать... Хотя... В такой халтуре трудно не отметить нелогичностей. Вся надежда на аксиоматику. В сутках двадцать четыре часа и ни часом меньше. Многие... Да что там, все на это ловятся.

- Здесь сутки устроены как-то иначе?

Математик огляделся и прошептал мне на ухо:

- Один час исчез.

- И какой же?

- Тот, что идет после трех по полуночи. Его нет. После трех часов наступает сразу пять часов.

- Понятно...

- Ничего непонятно, - возразил математик. - Даже мне это непонятно. Почему четыре? Чем не угодил час? Перезагрузка иллюзий? Час богов, когда они спокойно могут справить свои ритуалы? Я - бог. Они отняли у меня час жизни!

Под далеким потолком раздалось гудение, проскочила искра и затлела, неуверенно мигая, ртутная лампа, выливая в палату тусклую желчь подступившего дня. Лениво закрутился вентилятор, чьи лопасти оказались упрятаны в решетчатый футляр. Спящий натянул одеяло и заворочался. Коридор заполнялся тихой струйкой шаркающих шлепанец, шуршанием халатов и позвякиванием ложек. Пустота вспучилась суетой, бессмысленной и надоедливой, духом давно почивших правил, раскрытыми глазами так и не пробуждаемых душ, дрожанием рук, зачерпывающих холодную воду и не догадывающихся сжить пальцы. Надсмотрщики щедро отпускали тычки зазевавшимся под одобрительный шепот ждущих своей очереди, нелепое создание отваливалось от обколотого умывальника и другие руки с синяками от внутривенного начинали бесполезные прятки.

Засор постепенно рассасывался, извергал нечистые фонтаны по затхлым палатам, где халаты заменялись на робы, зубные щетки опускались в стаканчики, выпивались горькие лекарства, впрыскивающие тягостное молчание в раскалывающуюся от ссор черепную коробку, раздавался клич и те же надсмотрщики сгоняли стадо к столовой, к металлическим палитрам с углублениями для ярких кадмиевых красок ядовитой кукурузы, ядовитого гороха и ядовитого пюре. Раздражающая желтизна, успокаивающая зелень и обычная белизна, три обертона, выводящие из ступора кататонию жизни, волшебное соцветие, нашептывающее: "съешь меня".

- Прекрасно, прекрасно, - бормотал старик напротив, зачерпывая кукурузу и смешивая ее с горохом и пюре. - Прекрасно, прекрасно...

Математик тщательно отбирал по одной горошине и отправлял в рот. Спящий так и не проснулся и сидел в своем одеяле, закутавшись с головой. Старик оторвался от палитры и посмотрел через стол:

- Я уже говорил, что в связи с моими представлениями о конце света у меня было бесчисленное множество видений, - математик отдвинулся, согнулся, пытаясь заслониться плечом от едкого взгляда старика. - Среди них были ужасающие, но были и неописуемо величественные.

- А он уже случился? - спросил я. Это было поинтереснее, чем кукуруза и горох.

- Ха, - старик откинулся на спинку стула, - вот уж не ожидал от вас столь адекватной реакции. Но, позвольте заметить, что некоторые изыскания относительно корней столь известного слова как "апостулос" позволяют сделать весьма интересные выводы о соотношении хроноса и кайроса в новейшей эсхатологии человечества.

- Было бы интересно услышать.

Тяжелая дубинка опустилась на стол и металлические подносы подпрыгнули. Тучи разошлись и колоссальное лицо титана-надзирателя приблизилось к земле. Повеяло промозглым холодом глубоких подвалов.

- В одном видении я опускался на лифте в глубины земли; на этом пути я словно прошел в обратном направлении всю историю человечества и Земли, - продолжил старик. - В верхних слоях все еще были зеленые леса; но чем ниже я опускался, тем темнее и чернее становилось окружающее. Покинув лифт, я оказался на огромном кладбище; там я нашел место, где покоятся жители метрополии и среди них моя жена. Сев обратно в лифт, я возвратился к пункту три. Мне страшно было войти в пункт один, которым было отмечено абсолютное начало человечества.

Лицо потухло и исчезло.

- Нет никакого человечества, - пробормотал математик. - Все мы давно покоимся на том кладбище, не только твоя жена. Я все видел сам. Я не испугался сосчитать могилы. Шесть миллиардов двести пять миллионов сорок три тысячи пятьсот двадцать один. Все. Все там. Только мы еще бредим в предсмертных агониях. Они паразитируют над нашими душами, они не знают, что такое звезды, а хотят заполучить нас!