Михаил Савеличев - Меланхолия

Лишь пол давал ориентир. Черная и белая клетка. Шаг - белая, шаг - черная. И шепот. Здесь разрешалось шептать. Хруст суставов, стук и скрип колясок, шелест больничных роб, глухие удары столкнувшихся тел. Целый пучок звуков, сплетаемых в прихотливый узор, в плотную вязь, которая протягивалась внутрь головы, пронизывала мысли хоть какой-то целостностью, хоть каким-то эклектичным единством, держала спасательным канатом и не давала утонуть в водовороте черной желчи. Тут все были своими. От них не спасала никакая луна. Сообщество одиночек оказывалось возможным. Более того - оно было крепче, чем любые узы долга, дружбы, любви. Стоило почуять сладковатый запах разложения личности, упасть руками в крошево разбитых зеркал и ты оказывался в крепких тисках бесконечной шахматной партии. Вне ее все были пациентами. В ней - никем. Чужие силы и руки переставляли невидимые фигуры, но блеск дебютов и гамбитов не требовал понимания, лишь свободного полета интуиции, чистого воззрения, не отягощенного собственной личностью. Казалось, что это было тайной. Единственной тайной, разделявшей служителей Мозгового Рассола и его жертв.

Окно было огромным, но плотная решетка задерживала скудный свет дня. Лишь тонкие пальчики могли ухватиться за жесткий панцирь, став ближе к холодному стеклу.

- Мне просто нравится смотреть, - сказала она, хотя никто и ничто не спрашивал. - Мне грустно, но я смотрю.

- Хороший вид, - пришлось согласиться. - Летом там приятно гулять.

Она прижалась лбом к решетке и покрутила головой. Волосы ее были неряшливо обстрижены и сквозь черные мазки просвечивала бледная кожа.

- Нет лета и никогда не было. Вообще ничего нет. Это только мои мечтания... Ты трогал вон то дерево? Ощущал пальцами твердость его коры? Ее холод и влажность?

- Нет. Не ощущал.

- Так как ты можешь говорить? Я - фея, а не ты. Мне снится только осень. Дождь и гниль. А иногда ничего не снится. Здесь моя тайна. Хочешь скажу?

- Свою тайну? - коричневый мир тоскливо плакал. Его повелители скрылись, спрятались, попали в плен к мертвым манекенам и теперь он выцветал, как программа, готовая к выключению. Терял краски, намокал.

Фея посмотрела на меня. Ничего похожего. Круглое лицо, тени вокруг глаз и пухлые губы.

- У меня волшебные руки. Пальцы, ладони. Мира не было, до тех пор пока я не родилась. Была только пустота. В ней не было даже темноты и света. Лишь кто-то любил меня... Непонятная любовь пустоты... Я лежала в кроватке и трогала игрушки. То есть потом они стали игрушками. Мишками и обезьянками. Пушистыми игрушками. Они куда-то ушли... Ты не встречал их? Хотя нет, тебя же нет. Нет - мое любимое слово. Ты заметил?

- Нет.

Она улыбнулась, трещинка на нижней губе слегка разошлась и выступила капля крови.

- Второй стала моя кормилица. Она называла себя мамой, но у меня не могло быть мамы. Я тыкала ручками в ее грудь и она появилась, вырвалась из ничего, стала большой и красивой. Я ее тоже очень любила. Потом и она исчезла. Возможно, я не знаю настоящего волшебства? Я ухожу и все то, что я создала обращается в пыль?

- Возможно...

- Ты не врешь. Хорошо. Многие лгут. Хотят и лгут. Ненавижу ложь. Потому что она - чужая выдумка. Кто-то крадет мои мысли и пытается превратить в свою выдумку. Из-за этого все получается таким... таким... поддельным. Они хотели надеть на меня перчатки, как будто в коже все дело! Но больше всего я люблю лес. Ты гулял по лесу? Нет? Несчастный! Я обошла все леса, я притронулась к каждому дереву, превратила их в настоящие... А они из них стали делать бумагу, - глаза феи заблестели, потекли слезы. - Кто-то придумал печаль. Наверное есть еще кто-то, злой волшебник, что идет за мной и сдвигает все со своих мест.

- Дочь громовержца, обида, которая всех ослепляет, страшная; нежные стопы у нее: не касается ими праха земного, она по головам человеческим ходит, смертных язвя.

- В нем есть свое очарование, - кивнула на сад за окном Ата. - Хотела бы я дождаться весны и превратить его в зеленое облако, безумно легкое и свежее... Хотела бы я оказаться вновь той, кем была, забыть, заснуть, проснуться... У тебя сильные руки? Они не дрожат?

- Нет, не дрожат.

- Конечно, ты здесь, ты еще не существуешь. Тогда пойдем, - она схватила меня и потащила в центр зала. - Прочь! Прочь, уроды! И не надейтесь на мою милость! Вы - не мои, не мои, не мои! Ой, что я наделала!

Ата останавливается и с жалостью смотрит на меня.

- Ты... ты... прости... я сделала тебя настоящим...

- Ну и что, - отвечаю я.