Александр Матюхин - В тихом омуте чертей нет

Пластины валялись где угодно, но только не на своих местах. Толстяк вообще смутно представлял их предназначение. То ли ими сшивали трещины в борту, то ли подкладывали под доски, чтоб не гнили от вечной влаги. Одно Толстяк знал точно — удар пластины, что удар металлической перчатки рыцаря. Череп пробивает за здорово живешь. Как-то раз они с Пустырем (пусть ему в Заоблачных Далях будет весело), упившись перебродившего хмеля с хлебом, решили на таких пластинах подраться, из чистого, так сказать, любопытства. И где теперь Пустырь? От удара железяки череп его хрустнул и развалился на две неровные половинки. Пустырь, кажись, даже не успел ничего сообразить, а мозги уже потекли по подбородку и груди. Тут и пришла за ним Великая Дева В Белом…

Железок, между тем, набралось с добрый десяток. Каждая килограмм по пять весом. Сложив их в кучу у боковой стенки рубки управления, Толстяк присел рядом и, почесывая локти, принялся размышлять, что с ними делать дальше. Шутоград наверняка уже выгнал всех синекожих на палубу и ждет его, боцмана. Но тяжесть-то не шуточная. Так, помимо заразы этой на локтях, еще и кишки надорвать можно.

Из рубки управления высовывался волосатый нос Колпака. Рубчий не любил посторонних около себя. Они мешали ему сосредотачиваться на маршруте пути. Но сейчас корабль стоял на якоре и Колпаку делать было, в принципе, нечего.

— Ты чо приперся? — Поинтересовался Колпак, раскуривая трубку. Противно запахло отсыревшим табаком. Толстяк поморщился. И чего бы, спрашивается, для начала не просушить его как следует, а уж потом курить?

— Железки тащишь? Ага, слыхал, слыхал. Нырять, говорят, сейчас будет, за золотом, значит.

— Будем, — согласился Толстяк, вставая, — а ты помочь не хочешь?

— В чем? — Колпак, как и всякий уважающий себя пират, трудиться не любил. Но боцман по рангу был выше, и хотя не имел права отвлекать личный состав от служебных обязанностей, но корабль ведь стоит!

— Хватай часть и тащи на палубу, — распорядился Толстяк, а сам уже подхватил вторую (меньшую, к слову сказать) часть железных пластин и поволок перед собой.

На палубе собралась нехилая толпа синекожих. Крышка, конечно, говорил, что их человек двести, но Толстяк не видел их вот так всех разом. Неподалеку суетился Шутоград. Хотя, для него слово «суетился» не очень-то подходило. По причине своего древнего возраста, Шутоград передвигался с трудом, страдал тяжелой отдышкой и постоянно останавливался, чтобы отдышаться. Однако орал будь здоров.

— Языки вырву! А ну, давай на ту сторону! Шевели ногами, ирод, а то щаз по этим самым ногам!..

Еще трое из молоденьких матросов растаскивали канаты вдоль борта, разбирали бортовые доски, отвинчивали болты, расчищали место, вероятно, для ожидаемых сокровищ. Опарыш стоял перед синекожими, лупил их по животам резиновой дубиной и объяснял знаками специфику ныряния за затонувшим золотом. Странно, но синекожие более менее толково понимали одного лишь Опарыша. Хотя говорил он на таком же самом языке, что и Толстяк. Может дело было в дубинке? или в белых, без зрачков, глазах Опарыша? Никто не знал, как и чем он видит. Бабуин по пьяни заверял окружающих, что без зрачков видеть никак нельзя. Природой не предусмотрено. Толстяк же считал, что Опарыш просто подвержен старинному заклятию или странной болезни, которую не излечить.

Крышка сидел на связках канатов и молча наблюдал за происходящим. Ему тоже делать было нечего, поскольку корабль стоял, а моторы заглушены. Вот и выбрался, наверное, свежим воздухом подышать. Кровь из раны на лбу уже не шла, но остался темно-бардовый след. Крышка улыбался широко, пожелтевшими зубами. Чего улыбался? Непонятно.

Колпак кинул железные пластины на палубу, близ борта, и молча ушел. Толстяк положил свои там же.

— А, явился, господин боцман, — язвительно заскрипел Шутоград, — сколько вас еще надобно ждать было? А?

— Как смог, так и пришел, — огрызнулся Толстяк, — ты бы лучше делами занялся, а не болтовней. Что капитан сказал? Чем быстрее все золото выловим, тем быстрее домой вернемся.

— Так ты может сам нырять будешь? Для проявления, так сказать, инициативы? — Шутоград оскалился беззубой улыбкой. При этом глаза его превратились в две узкие, морщинистые щелочки.

Взять бы его сейчас за остатки волос, да встрянуть хорошенько. А можно и за борт, как синекожего того. Интересно, докудова старик доплыть сможет, прежде чем захлебнется?

Вместо этого, Толстяк вяло огрызнулся какой-то шуткой и пошел в сторону Крышки. Канаты были единственным местом, где можно было присесть. Всю остальную площадь палубы занимали выстроившиеся неровными рядами синекожие.