Журнал «Если» - «Если», 2001 № 11

Сергей НЕКРАСОВ

Эдуард Геворкян: Сперва определимся, кем является мой собеседник — писателем Хлумовым или профессором Липуновым? Есть и третья «ипостась», но о ней позже. Прошу заметить, что я не называю вас писателем-фантастом, зная, как болезненно порой реагируют мои коллеги по «цеху» на это гордое имя.

Владимир Хлумов: Давайте остановимся на писателе. Вы правы насчет «писателя-фантаста». Когда меня хотят уколоть недоброжелатели, они называют меня именно так. Я не обижаюсь. Когда пишу — не руководствуюсь жанровыми соображениями, хотя для критиков, наверное, это важно.

Э.Г.:Помнится, в свое время повесть «Санаторий» наделала много шума в среде любителей фантастики. От вас ждали новых вещей, но вы почему-то надолго замолчали и лишь в последние годы снова балуете нас своими произведениями? В чем была причина столь долгого молчания?

В.Х.:Как говорил Высоцкий: «Это не я замолчал, а меня замолчали». Я ни на минуту не бросал писать (в среднем в год по повести), так что с десяток повестей и романов наберется. Другое дело, что до последнего времени меня практически не печатали. По разным причинам. Правда, рассказы, хоть их немного, все опубликованы, и даже неоднократно. Так, например, «Мезозойская история» выходила раз шесть в журналах России, СНГ и дальнего зарубежья. Кстати, только что его опять переиздали в сборнике «Наши в городе». С большими же вещами действительно выходило нескладно. Вторая повесть «Графоманы» победила в тогда еще всесоюзном анонимном конкурсе издательства «Московский рабочий», была набрана — но тут в 1989 году стали рушиться госиздательства. А роман «Мастер дымных колец», написанный в 1989–1991 годах вообще имел странную судьбу. Как только я его закончил — развалился СССР. Главы из него были опубликованы в журнале «Мега», ныне усопшем, потом его принимали к публикации несколько издательств, но везде в последний момент что-то случалось: суд («Гиперборей»), развал («Панорама»), пожар («Северо-Запад») и т. д. Приходя в очередное издательство, я честно предупреждал, что, мол, если возьмете — будут неприятности. Вот и не брали.

Роман по тем временам был очень большой, в толстые журналы не «влазил». К тому же издатели мейнстрима утверждали, что это фантастика, а издатели фантастики — что это высокая проза. В прошлом году роман вышел отдельной книгой. Издательский отдел фирмы закрылся…

Вот так и работаю. Внешне это выглядит как молчание. Наверное, есть правильные писатели, которые чувствуют, что можно и нужно в данный момент. Ведь что есть «Санаторий» — это крик души, закамуфлированный под фантастический детектив. Хотелось высказаться о нашей жизни и быть услышанным. Вещь, конечно, антисоветская, но если копнуть глубже, то и антидиссидентская. А вспомните, что печаталось тогда, да и через лет пять в толстых перестроечных журналах — пьесы Шатрова, романы Анатолия Рыбакова о хорошем Ленине и плохом Сталине, который извратил верное учение. В 1986 году издать антиутопию было нереально. Мне удалось, да еще и в самом что ни на есть комсомольском издании — «Молодая гвардия». Вы говорите, нашумевшая повесть. Но ведь шумели в основном по углам, а о сути написанного никто тогда и не мог ничего сказать. Многие, как в «Молодой гвардии», так ничего и не поняли.

Следующие повести я уже писал, не пытаясь обмануть цензуру и не оглядываясь на время. Результат… Я не обижаюсь на то, что меня не печатают, я слишком хорошо знаю жизнь.

Э.Г.:Что касается постперестроечного кризиса нашей фантастики, ответить могу только вопросом — а кому тогда было легко? Но вот насчет «правильных» писателей… здесь явно слышится упрек в конъюнктуре, в желании «поймать момент», или, как сейчас принято говорить — раскрутиться. Собственно, что в этом плохого? Стремление к успеху — естественно для любого, особенно начинающего литератора, а если это ко всему еще отражается на его благосостоянии — Бог в помощь! И насчет чувства того, «что можно и нужно в данный момент» — не есть ли оно всего лишь отражение этакой внечувственной связи между автором и читателями? Не кажется ли вам, что радикально изменилась миссия российского писателя? Если раньше он был, в лучших, разумеется, образцах, учителем жизни, властителем дум, наставником, можно сказать, то сейчас он всего лишь балагур-потешник?