Сергей Лукьяненко - Атомный сон

В неосознанном ужасе я вцепился в Майка, в скользкую, гладкую ткань его комбинезона. И почувствовал, как он прижимается ко мне. Нам было одинаково страшно на серой земле и под серым небом…

Тонкий нарастающий гул послышался с неба. Монастырские минометы? Они звучат не так…

В серой облачной грязи сверкнул огонек. Другой, третий… Словно звезды продырявили тучи и стремительно падали на землю. Я закричал и не услышал своего крика. Сотни, тысячи светящихся точек парили под облаками, опускались на нас. Гигантский огненный круг… Нет, не круг, а кольцо. И отверстие в кольце, крошечный кружок серого неба, приходилось точно над нами.

Я успел еще различить под каждым огоньком темную тень, когда сверкающее облако осело на землю. Нас колыхнуло, словно рушились горы; огненные, багрово-дымные стены вскинулись вокруг. Казалось, что горел даже воздух. Волны темного пламени пронеслись над холмом. И тяжелый, нестерпимый удар от взрыва тысяч кассетных боезарядов погрузил меня в мглу беспамятства, прокатился по телу раскаленным воздушным прессом…

Я открыл глаза от боли в плече. Майк тащил меня за руки по скользкому, горячему пеплу, и каждое движение отдавалось болью. Лицо его казалось маской из копоти и крови, лишь глаза оставались живыми. На шее у Майка вразнобой покачивались два автомата – мой «АК» и его люггер. Я хотел сказать, что мой автомат можно теперь выбросить, но сил на это не было. Тогда я посмотрел вверх.

Разорванные, искромсанные тучи медленно расплывались прозрачной дымкой. На лицо оседала мелкая водяная морось. А сквозь редеющие тучи проступало небо – темно-голубое, даже, скорее, синее, вечернее. Над горизонтом, в самом краю облачной проталины, желтел ослепительно яркий краешек солнца. Его свет коснулся обожженной кожи, и я напрягся. Но боли не было. А в воздухе, наполненном испарившейся влагой, вспыхнула яркая, словно нарисованная семью щедрыми мазками художника, радуга; протянулась от мертвой выжженной пустыни к горам. Горы стояли спокойные и непоколебимые, лишь снег на вершинах сверкал синеватым холодком.

– Майк, небо, – выдавил я из себя. Я чувствовал, что просвет скоро затянет. Майк должен взглянуть, он же никогда не видел неба.

Своих слов я не услышал, да и Майк, наверное, тоже. В ушах стоял непрерывный гул. Сморщившись от напряжения, Майк наклонился ко мне. Потом, поймав умоляющий взгляд, посмотрел вверх. И опустился в черную гарь рядом со мной.

Мы лежали под голубым небом, которого не было над Землей долгих двадцать лет. Высоко-высоко, над проклятой серой пеленой, над пылью и копотью плыли белые пушинки облаков – настоящих, п ре жн их облаков. Я смотрел на их розовые, подкрашенные солнцем края и думал о том, что всегда представлял небо без них. Я просто забыл об их существовании, мне казалось, что в распахнувшемся однажды небе не окажется ничего, кроме голубизны.

Потом я потерял сознание.

Темнота несла меня в себе как ласковая, теплая морская волна. Выныривать не хотелось. Болело лицо и руки, но боль казалась слабой, приглушенной. Когда я пытался что-то вспомнить, в памяти вставала клокочущая огненная стена, и отшатывался, пугаясь собственных воспоминаний. Мир темноты был ласковым и спокойным, разум окутывала легкая, дурманящая завеса. За ней пряталась боль, я чувствовал это и не пытался проснуться. Но снаружи, из сладкого дурмана, из обжигающего мира, где были боль, и движение, и ослепительный свет, меня звал чей-то голос. Прошли тысячелетия, прежде чем я разобрал слова.

– Джек… Джекки… очнись…

Звали меня. Что случилось? Почему я здесь, в темноте, ведь я помню обжигающий свет. Свет… Залитый ослепительным светом вагон. Лицо мисс Чэйс, нашей учительницы – белое, и каждая черточка видна так отчетливо, словно выкована из металла. Вагон дергается, я падаю… А надо мной – крик, и свет, и опаляющий жар, и нестерпимый ужас. Я хочу закричать – и не могу.

– Джекки…

Была катастрофа. Это точно. Поезд попал в аварию… или террористы подложили в вагон бомбу. Они всегда стараются положить бомбу туда, где много детей. А в вагоне ехало два класса – наш, и тот, где учился Рокуэлл. Откуда я знаю его имя? Мы же не разговаривали… Нет, это все ерунда. Я ранен, и в больнице. Но я же слышу, как меня зовут? Значит, ничего страшного…

– Очнись, Джекки…

Это папа. Значит, он прилетел из Европы. А ведь там сейчас много работы. В последнем папином репортаже – мисс Чэйс читала нам его в гостинице, когда мы только приехали на экскурсию, сказано, что происходит небывалое… Да, наш президент договорился с русскими уничтожить последние атомные ракеты. Мисс Чэйс сказала, что это многим не понравится…