Джордж Макдональд - Лилит

Я присел и нащупал в кармане половину хлеба, который я прихватил с собой, и тут впервые понял, что имела в виду хозяйка, когда говорила мне об этом хлебе. Воистину, этот хлеб не годился для какого-то там "завтра", он уменьшился вполовину и стал твердым, как камень! Я выбросил его и продолжил свой путь.

Около полудня я подошел к нескольким тамарискам и можжевельникам, а чуть погодя - к двум низкорослым пихточкам. Дальше по пути мне повстречались и густые чащи, и высокие пихты, и наконец я оказался в таком же лесу хвойных и других деревьев, в котором Малютки находили своих младенцев, и уверился в том, что я вернулся к следующей порции того же самого. Но что значит "где", когда "везде" - то же самое, что "нигде"! И только делая что-то в этом "нигде", я могу превратить это в "где-то"! Я еще не был живым, мне только снилось, что я жив! Я был словно наблюдатель, находящийся в бессознательном состоянии! Правда, я не был чем-то другим и в том мире, который я оставил, но теперь я об этом знал! Я сказал себе, что, если в этом лесу я найду сверкающий отблеск зеркала, необходимо как-нибудь неожиданно для себя не угодить в ловушку и не вернуться к своему прежнему существованию: здесь я должен стать кем-то, который делает что-то! Я даже не мог думать о том, чтобы вернуться назад с такой кучей неоконченных начинаний. Малютки должны узнать, какая судьба им предназначена, злая ведьма, которую я никогда не встречу, мертвые, которые будут дозревать и вставать - без меня... И мне нужно всего лишь проснуться для того, чтобы понять, что я спал и что всех моих путешествий не было. Лучше мне идти и идти и идти, нежели вот так вот все это закончить.

Я глубоко погрузился в лес, я устал и собирался в нем отдохнуть.

Деревья здесь были больше и стояли более правильно, почти геометрически точно, таким образом, что между ними оставались большие пространства. Подлесок был невысок, и я далеко видел в любом направлении. Лес был похож на огромную церковь, торжественную, тихую и пустую, ибо я никого не встретил за весь день - ни двуногого, ни на четырех лапах. Правда, время от времени что-то быстро, а иногда медленно пересекало то пространство, на котором в это время останавливался мой взгляд, но это всегда происходило на некотором расстоянии и только обостряло ощущение пустоты и простора. Я слышал пение нескольких птиц и видел множество бабочек, некоторые из них были удивительно ярко и пестро расцвечены, а некоторые были ослепительно белыми.

Я пришел туда, где сосны несколько раздвинулись и уступили место цветущим кустарникам, и, в надежде на то, что рядом окажется какое-нибудь жилище, я выбрал направление, в котором было все больше и больше цветущих розовых кустов, ибо я до смерти хотел увидеть лицо или услышать голос кого-либо подобного мне, любую живую душу, конечно, не только человека, просто любого, кого мне удалось бы каким-нибудь способом понять. Какой же чертовский ужас, думал я, бродить в одиночестве по голой действительности, никогда не выходящей из себя, никогда не расширяющей свою жизнь до пределов другой жизни, но, связанной веревками собственной убогой особенности, прозябающей вечным узником в темнице собственного существования! Я начал понимать, что кто-то не может жить в одиночестве - его всегда спасает присутствие кого-то еще, - а теперь почувствовал, что увы, бывает. Бывает только зло, без добра! А эгоизм - лишь паразит на дереве жизни! В своем мире я любил петь в одиночестве, здесь же ничего, кроме тихого шепота, не покидало моих губ. Там я пел, не размышляя, а здесь я думал и не пел! Там у меня не было близких друзей, здесь же привязанность идиота показалась бы мне божьей милостью. "Ах, если бы у меня была здесь хотя бы собака, чтобы я мог ее любить!" - вздохнул я и с большим удивлением вгляделся в собственную прошлую душу, которая предпочитала компанию книг или пера живым мужчинам и женщинам, которая, если бы вдруг появился здесь автор той сказки, пребывать в которой я имел удовольствие, желала бы, чтобы тот удалился, чтобы иметь возможность вернуться в его историю. Живому я предпочитал мертвое, глупое разумному. "Любой человек, - сказал бы я теперь, - больше, чем величайшая из книг!" Я не заботился о своих живых братьях и сестрах, а теперь моим утешением не могло быть даже общество мертвых.

Лес стал еще более тонким, сосны стали выше, их огромные стволы вздымались вверх, подобно колоннам, словно стремящимся достичь небес. Появилось множество других деревьев, лес стал богаче! Розы теперь больше походили на деревья, и их цветки были изумительно великолепны.