Майкл Мэнсон - Конан и дар Митры

Наставник устремил взгляд вверх, к широкому круглому проему в потолке пещеры; лицо его стало задумчивым, резкие черты смягчились, словно разглаженные невидимой рукой божества.

- Вот моя плата, - медленно произнес он, покачивая в воздухе пальцем. - Ученик должен помнить, что служит Митре, а пресветлый Митра, как я уже сказал, не любит убийств.

Конан кивнул, превозмогая дремоту. Он попытался сосредоточить внимание на пальце Учителя; голова его начала мерно покачиваться в такт с движениями руки старика.

- Митра повелевает - ученик должен исполнять. На то великий бог и дает ему Силу. Ученик - Его оружие; он - гиря, которую бог бросает в чашу, чтобы поддержать Равновесие...

Снова кивок. Казалось, сухой палец старца обладает странным гипнотическим воздействием; Конан уже не мог оторвать от него взгляда.

- Ученик должен уничтожать тех, от кого бог отвел свою руку... нечисть, демонов, черных магов, властителей, творящих зло, жрецов, что приносят кровавые жертвы...

Конан покорно кивал; за науку, преподанную Учителем, он был готов уничтожить всех этих ублюдков и еще множество других, не достойных взирать на свет Митры. Он подумал о том, что благой бог наверняка отвел свою руку и от алчных купцов, и от вельмож-лихоимцев, и от сборщиков налогов и всяких богатеев, наживших добро неправедными путями. Что касается властителей, то каждый из них сеял зло в меру своих сил и, следовательно, подлежал уничтожению. Вместе со всеми советниками, телохранителями, стражами и войском!

- Ученик может убивать, защищаясь или защищая других - тех, кто нуждается в помощи и покровительстве. Однако в этом надо знать меру: не убивай бегущего, пощади того, кто просит пощады, не поднимай руки на сдавшегося, сохрани жизнь раскаявшемуся. Помни - бог смотрит на тебя и взвешивает твои деяния! Он добр, он милостив, но не простит отступника, нарушившего обет!

Слова, слова! Конан снова кивнул, навалившись грудью на стол; спать хотелось неудержимо. Вряд ли Митра приглядывает за каждым из своих слуг, подумалось ему; на такое дело не хватит глаз даже у бога. Или же сам Учитель играет роль представителя божества, неким таинственным образом присматривая за своими питомцами, рассеянными по всем землям, странам и городам? Тоже вряд ли... То, что не под силу богу, не сумеет совершить и полубог.

- Вот моя плата, моя цена! - повысив голос, произнес Учитель, и Конан очнулся. - Готов ли ты ее заплатить?

Киммериец подпер голову кулаком; усталость наваливалась на него, пригибала вниз, застилала взор, тонким комариным писком звенела в ушах. Дело сделано! Наставник напоил и накормил его, и, похоже, собирался взять в ученики... Иначе зачем бы старец начал перечислять все эти условия и запреты?

- Я должен сказать слова клятвы? - невнятно пробормотал Конан. Какие, отец мой?

- Ты хочешь стать моим учеником?

- Да.

- Этого достаточно, Секира.

Голова Конана уже лежала на столе, меж пустым кувшином и блюдом, на котором громоздились огрызки плодов. Сон и усталость побеждали; теплая истома разливалась по могучему телу варвара, затуманивая мысли. В последнем усилии он прошептал:

- Секира? Почему - Секира?

И услышал в ответ:

- Таким будет теперь твое имя.

Когда новый ученик заснул, сломленный усталостью, старец долго глядел на него, в задумчивости поглаживая бровь. Немигающие глаза наставника были широко раскрыты, но сейчас они не походили ни на крохотные солнечные диски, ни на золотистый ястребиный зрачок; потемнев, они превратились в шарики старого коричневого янтаря, погруженные в белый мрамор белков. Наконец старик поднялся, прибрал со стола, двигаясь бесшумно и быстро, с плавной грацией двадцатилетнего атлета, затем вышел из пещеры. Он направился к раскидистому дубу, обычному месту своих медитаций, и сел, скрестив ноги, меж выступающих из земли корней. Глаза его потускнели еще больше; сейчас они казались почти черными - два бездонных провала под росчерком крылатых бровей. Опустив веки, Учитель сделал несколько глубоких вдохов и застыл в неподвижности. Солнце, око благого бога, шло на закат; налетевший с равнины ветерок доносил запах нагретого песка и свежий аромат зелени с нижней террасы.

Старец был взволнован - вернее, не ощущал привычного покоя, ибо волнение, как и многие другие чувства, давно отгорело в его душе. Однако он не являлся холодным и рассудочным существом, отринувшим все человеческое, забывшим и род, и корень свой в долгой череде прожитых лет; он сохранил способность испытывать любопытство, удивление и даже жалость покуда все это не мешало исполнять свой долг.