Это близко. Холодный душ действует на нее умиротворяюще. Когда она появляется из ванной с мокрыми, закрученными на манер змеек волосами, обмотанная полотенцем, все кончается: я слизываю капельку воды с ее носа, начинаю целовать глаза, а она смотрит на меня восхищенным взглядом первооткрывателя - неужели это ты, неужели такие еще не вымерли? В такие моменты я готов поклясться: красивее Лизы нет на свете - достаточно лишь, чтобы вода смыла с нее налет навязчивой печали.
- Среди кустов - оленья упряжка. Вокруг толпятся гномики-палачи. Они хотят казнить мой снег. И небо плачет.
- Прекрасно, только при чем здесь гномики?
Самые ненавистные минуты - между заходом солнца и наступлением полной темноты. Я где-то слышал, что этот промежуток дня называют гражданскими сумерками. Почему гражданскими? Ни день, ни ночь, какая-то безвкусица неопределенности в виде едва брезжущего света, на асфальте пятна от фар, обшаривающих дорогу, как руки сластолюбца, как руки Лесного царя, когда-то ласкавшие груди Лизы; такое впечатление, что плывешь в каком-то коктейле из липкой усталости и раздражения, хорошо охлажденном кружащимися в танце снежинками.
С правой стороны дороги - узкое осветление. Я не увидел, а скорее ощутил его отточенной интуицией скитальца, угадывающего изменение обстановки каким-то сверхъестественным седьмым чувством. Делаю резкий поворот, слышу возмущенный визг тормозов и ее предупреждающий возглас: "Эй!" Узкий, крутой, с непонятным покрытием путь, по левую сторону которого - обрыв или пропасть, а может, просто плотная пелена мрака, скрывающая таинственную и тревожную неизвестность. И указатель с крупными, старательно выведенными буквами.
- Via dolorosa, - чуть ли не по слогам читает Лиза.
- Эх, я так и знала. - После молчания.-Дорога страдания,- опять делает паузу. - Дорога Христа и Голгофу.
Конечно, все это чепуха. Эта дорога страдания упрется - вовсе не в крест, а в придорожный ресторанчик. Тем не менее поведение Лизы беспокоит меня - она вдруг начинает боязливо озираться, чутко прислушиваться к чему-то, напрягая свой слух, как животное, почувствовавшее непонятно откуда грозящую опасность. Я и раньше замечал за ней поразительную способность предугадывать события - в такие минуты зрачки ее расширялись, руки сжимались в кулаки, спина выгибалась как у кошки, готовящейся к прыжку; вообще вся она становилась похожей на напуганного маленького зверька, охваченного атавистическим ужасом перед неизвестным.
- Via dolorosa, -повторяет она только что произнесенные слова. - Тогда начнут говорить горам: падите на нас! И холмам: покройте нас! Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?
Мы ныряем в какой-то снежный омут - столь же восхитительный, сколь и опасный, но я не наделен даром предчувствия, поэтому я не знаю, что ждет нас в конце этой таинственной дороги - терновый венец или горячая ванна. Слабый свет фар с трудом пробивается сквозь снежную пелену, появляется еще один указатель с той же надписью, потом машина выкатывает на ровную дорогу, подозрительно ровную, вокруг царит сомнительное спокойствие, какое-то равнодушие, как ненароком сделанное приглашение, а прямо напротив загадочный прямоугольник темноты, на который я едва не наезжаю. Но тормоза делают свое дело, лучи фар упираются в табличку, и я несколько раз подряд выжидаю, пока дворники смахнут снег со стекла, ибо мне кажется, что это какая-то ошибка, что все дело в оптическом обмане или в моем больном воображении, так как нельзя же и впрямь допустить, что придорожная гостиница может называться "МЕХАНИЧЕСКАЯ ГОЛГОФА".
- И когда повели его, то, захвативши некоего Симона Киренеянина, шедшего с поля, возложили на него крест, чтобы нес за Иисусом.
- Перестань! - кричу я, стараясь перекрыть рокот мотора, который всегда усиливается, когда я начинаю трусить. - Ты же знаешь - я терпеть не могу подобных шуток!
- А я и не шучу, - снова молчание. - Я говорю серьезно.
- Подожди в машине. Схожу проверю, есть ли здесь кто живой.
- Нет! - протестует Лиза, сразу же превращаясь в звереныша. - Я пойду с тобой!
- Там же снег и холод!
- Все равно, я пойду с тобой...
Бегом мы преодолеваем расстояние шагов в пятнадцать, за эти мгновения в моем мозгу, затуманенном неясными опасениями, успевает мелькнуть один-единственный вопрос: что скрывается за стенами этого погребально-черного куба с закрытыми деревянными ставнями окнами? На большее моя башка оказалась неспособной, и вместо ответа в нее проникла порядком нелепая мысль: "Вот тут-то нам и настанет конец!" Это всё, что я успел подумать, подбегая к дверям. Лиза не отставала от меня ни на шаг, и почему-то мне казалось, что глаза ее светятся в ночи, а ногти медленно превращаются в когти, кривые и острые, как миниатюрные ятаганы, вытащенные из ножен в бархатном окладе.
Читать дальше