Полина Олехнович - Борщевик. Без пощады, без жалости

Выхожу в коридор. Вдоль стен на кроватях и на каталках больные. Те, кому не хватило места в палатах. Некоторые с ожогами борщевика, другие с колото-резаными и огнестрелами — результат столкновения с мародерами и озверевшими беженцами. Туда — сюда проносится медперсонал, тащатся больные. Люди стонут, кричат, в конце коридора плачет женщина. Пожилой усатый доктор ругает молоденькую медсестру.

— Как Вы отпустили ее одну в туалет с капельницей?! А если б она упала? — кричит он. — Под суд захотела?! Медсестра оправдывается сквозь слезы:

— Да их столько! Мы ничего не успеваем! Как за всеми-то уследить?

Я прохожу мимо молодого человека на носилках, у которого ноги полностью забинтованы. Он то ли под наркозом, то ли бредит. Голова мечется по подушке. Бедняга стонет и зовет маму. Сердце сжимается. Подхожу к нему и глажу по руке. Парень затихает.

Бабки в палате сказали, что если б «этот твой с работы» не договорился, я бы тоже лежала в коридоре. Андрей приходит каждый день, громко и весело здоровается, так, что даже у старушек в глазах загорается озорной блеск. И каждый день приносит мне вкуснейший бульон и гренки. Даже не знаю, где он все это достает.

Парень на носилках снова начинает кричать. Подойдет к нему кто-нибудь, в конце концов?! Лысый мужчина в очках требует главврача. Бомж с перевязанной головой пытается освободиться от капельницы и издает нечленораздельные звуки. Вот она реальная жизнь. Все-таки на базе совсем другой мир.

Ночью, когда все затихает, я выхожу бродить по больнице. Дежурной медсестры как всегда нет на посту — спит в сестринской или смотрит телек в ординаторской.

Шестиэтажное здание больницы построено еще в советское время, в тот период, когда строили для Человека с большой буквы. Сравнительно просторные палаты, высокие потолки, широкие коридоры, огромный вестибюль. Не больница, а дворец!

Я спускаюсь на лифте на первый этаж. На проходной у охранников громко работает телевизор. Прогуливаюсь по коридорам, словно в ином измерении, наслаждаясь тишиной, одиночеством и неповторимой больничной романтикой. В больнице проблемы внешнего мира уходят на дальний план. Есть только здесь и сейчас.

Петька бы понял! Не удерживаюсь и звоню. В районе лифтов у кого-то тоже звонит телефон, комкая ночную поэзию. Наконец слышу родной чуть хрипловатый, ласковый голос.

— Как ты? — шепчу я в трубку.

— Я в больнице — шепчет Петька в ответ.

— Ничего себе! — громко восклицаю я. Мой голос отражается от стен и потолков. Снова перехожу на шепот. — Что с тобой случилось?

— Да так… рука.

Я слышу шаги, направляющиеся от лифта в мою сторону. Если кто-нибудь из персонала заметит меня разгуливающую в ночное время, по головке не погладят. Прячусь за одну из колонн в вестибюле.

— Поподробней, пожалуйста, — не отстаю я, зная, что Петька не любит рассказывать о своих проблемах. Шаги все ближе.

— Да все так глупо получилось… Решил с начальником отряда армреслингом заняться. А он сто двадцать килограмм весит, ну и — перелом получился, — слышу я совсем рядом Петькин голос.

Не веря самой себе, осторожно выглядываю из-за колонны и вижу Петю, разговаривающего со мной по телефону. Он тоже меня замечает, и, кажется, что его глаза вываляться из орбит. Мы стоим, прижавшись друг к другу, ощущая тепло и родной запах кожи. Петька машет рукой в гипсе.

— Вот, такой я теперь, однорукий Джо, но у меня ведь есть и другая рука, — он обнимает меня, гладит по волосам. — Девочка моя…

Мы садимся на широкий подоконник и целый час болтаем о всякой ерунде, говорим все, что придет в голову, рассказываем о событиях своей жизни. Потом разговор неминуемо соскальзывает на отношения. И как-то получается, что при всей нашей взаимной любви, быть вместе мы не можем.

— Ты же знаешь, я пытался найти подход к Ярославе, но не получилось, — погрустнев, говорит Петя. — А если у нас родится ребенок, то разница в отношении к нему и к твоей дочке будет просто катастрофической. Это будет не жизнь, а ад.

Его фразы снова и снова булыжниками из-под колес грузовика бьются о мое сознание, оставляя паутину расползающихся трещин. «Из нашего брака получится тюрьма; я должен быть уверен в женщине на сто процентов; я ничего не знаю, и не знаю, когда буду знать; и не знаю, как жить без тебя и как жить с тобой; но ты единственная женщина, которую я по-настоящему люблю».

Облако эмоций накрывает меня с головой, я отчаянно машу руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь прочное, но вокруг только воздух и ускользающая сквозь пальцы вода.