Лиланд Модезитт - Магия Отшельничьего острова (Отшельничий остров - 1)

Небо было подернуто легкими облаками, из-за чего чуток парило, но я знал, что такие тучки редко проливаются дождиком. Конечно, фермерам дождь бы не помешал, но мне вовсе не улыбалось тащиться в Найлан под ливнем. Я почему-то подумал, что ливней на мою долю еще хватит.

- Ну а это съешь сейчас.

Невесть откуда появилось блюдо с двумя здоровенными пирогами. Один был с курятиной, а другой с ягодами; последний с уголка протекал.

- Подкрепись и отправляйся. Не мешкай, если хочешь поспеть домой к обеду.

- К обеду?

- Не сомневаюсь, твой отец состряпал что-нибудь особенное.

Откуда тетушка Элизабет может знать, что готовит на обед мой отец, я спрашивать не стал: во-первых, кому и знать, как не ей, а во-вторых, я уже вовсю уплетал пирог с курятиной, а с полным ртом много не поспрашиваешь. Признаться, за всеми этими хлопотами и сборами я совсем было позабыл о еде и только сейчас понял, как сильно проголодался. Проголодался до того, что, умяв первый пирог, запил его глотком холодной воды и тут же принялся за второй.

- Смотри не подавись. Спешка спешкой, но не стоит заглатывать пироги целиком.

Я внял этому указанию и покончил со сладким пирогом в четыре укуса. После чего отпил еще водицы.

- Ты захватил посох? Дядюшка хотел, чтобы у тебя был самый лучший.

- У меня такое чувство, будто я с ним родился.

- Вот увидишь, - улыбнулась тетушка, - он тебе пригодится. Особенно, если ты будешь слушать Мастеров и следовать своим чувствам... своим истинным чувствам.

- Ну что ж... Мне пора.

- Береги себя, Леррис.

Никаких особых советов она давать не стала, что, наверное, и к лучшему, поскольку у меня вовсе не было настроения их выслушивать.

Уже выйдя на замощенную безукоризненно подогнанными плитами улочку, я почувствовал спиной внимательные взгляды, однако, обернувшись, ни дядюшки, ни тетушки не увидел. Больше я не оглядывался, пока не покинул Маттру: ни у гостиницы, где Колдар выгружал привезенные с лесопилки доски, ни на рыночной площади, где мне довелось продавать свои разделочные доски. Кстати, за одну дали целых четыре медяка.

Под подошвы моих сапог ложилась та же гладко вымощенная дорога, по которой я, тогда обутый в сандалии, впервые пришел в Маттру.

Добраться до дому - если, конечно, считать Уондернот моим домом - мне удалось задолго до обеда, однако в том, что тетушка Элизабет не ошиблась, я убедился, учуяв жареную утку еще до того, как свернул в проулок, почти такой же, как перед жилищем дядюшки Сардита. С виду Уондернот не больно-то отличался от Матеры, хотя, конечно, определенные различия имелись. И в преобладании тех или иных ремесел, и в том, что в Уондерноте было аж две гостиницы, да вдобавок еще Институт, где мой отец любил порассуждать о философии. Чаще с другими домовладельцами, но порой и с прибывавшими из других городов Мастерами. Однако ничего интересного в Уондерноте не случалось. Никогда. Во всяком случае, на моей памяти.

Родители сидели на открытой веранде с восточной стороны дома, где после полудня всегда бывало прохладно. Я отметил запомнившиеся с детства мягко скругленные ступени: не стертые, как у древних строений, вроде храма, но и не прямоугольные, как у самых новых.

- Мы так и думали, что ты подойдешь к этому времени, - громко, хотя и без особого воодушевления промолвил отец.

- Рады тебя видеть, - мать улыбнулась и, похоже, от души.

- И мне приятно хоть ненадолго заглянуть домой, - отозвался я, сам удивившись тому, что говорю вполне искренне.

- Давай-ка сюда торбу да посох - о, никак Сардитова работа! - и присаживайся. Ты как, по-прежнему любишь клюквицу?

Я кивнул, высвобождаясь из лямок. Приняв у меня заплечный мешок, отец положил его рядом с низеньким столиком.

- Ой, чуть не забыл! Тот пакет, что сверху, - для вас. Слоеные пирожки тетушки Элизабет.

Мать с отцом рассмеялись. Он пробормотал, что живи они рядом, Элизабет бы их закормила. Матушка с улыбкой покачала головой. Мне почему-то показалось, что оба они сильно постарели. Отец вроде бы не облысел, да и седины в светло-русых волосах не прибавилось, но у уголков глаз залегли глубокие морщины. Щеки его были, как всегда, гладкими, на подбородке красовался небольшой порез: в отличие от большинства мужчин на Отшельничьем, он брился и никогда не отращивал ни бороды, ни усов. Так же, как и я. С тех пор, как на моих щеках появился первый юношеский пушок, я тоже стал бриться, причем вовсе не подражая отцу. Дело в том, что работать мне приходилось до пота, а коли приходится потеть, то даже от короткой щетины будет гораздо больше хлопот, чем от бритья. Даже с учетом неизбежных порезов.