Павел Амнуэль - Имя твоё...

Я понимаю, Веня. Что же делать? Можем ли мы с тобой что-то сделать на самом деле или только пытаться объяснить то, что объяснению не поддается?

Я думаю, Алина, я все время думаю об этом. Да, я знаю, чувствую твои мысли, они перемешиваются с моими, и мне бывает трудно… Сейчас ты подумал… Ты прав, Веня, как было бы хорошо, если бы ничего этого не произошло. Чего – этого? Если бы Валера не пришел ко мне утром, чтобы выяснить уже несуществующие отношения. Или если бы в его кармане не оказалось ножа.

Веня, если ты прав… Если мы правы… Тогда…

Нет, Алина, назад ничего не вернуть. Лента времени разворачивается только в будущее. Скоро тебя вызовут на допрос, и следователь Бородулин захочет, чтобы ты призналась в преднамеренном убийстве. Бородулин? Тебе известна его фамилия? Да, Алина, потому что я уже видел этот допрос, слышал твои ответы, следствие не могло ими удовлетвориться, потому что факты… Мы не можем с тобой изменить прошлое. Но давай сделаем что-то в настоящем… Что?

Мне показалось, что с моих плеч свалилась тяжесть. Будто я нес в котомке огромный камень, а потом остановился и сбросил его, и он покатился, подпрыгивая, я проследил взглядом за его падением, я стал будто даже выше ростом – наверное, потому, что расправил плечи, и из-за этого изменился мой взгляд на мир. Человек с согбенными плечами смотрит на мир иначе, не так, как человек, стоящий навытяжку.

Что-то произошло, Веня, что-то для нас важное. Да, – сказал я, – но я не понимаю: что именно.

«Грибова, к следователю», – сказал чей-то гнусавый голос, и я увидел – не своими глазами и потому, наверное, туманно, будто сквозь матовое стекло – женщину-охранницу, открывшую дверь камеры ровно настолько, чтобы я могла пройти, и я прошла, ноги не держали, я шла, опираясь на Ленину руку, хорошо, что он был рядом, хотя я и не могла его видеть, но я и не хотела ничего видеть, мне это было не нужно, я взяла Леню под руку, так мы и вошли в кабинет, следователь, фамилию которого я знать не могла, но все равно знала, жестом указал мне на стул, и я села, продолжая держать Леню за руку, он стоял рядом, невидимый, от него исходило тепло, которого мне так недоставало, если бы не он, я бы сломалась, как ломается тонкая палочка, и тогда… Не знаю, что я могла бы сказать.

– Ваша фамилия Грибова, – произнес человек за столом, нацелив в меня острый, как лезвие ножа, взгляд. Как лезвие ножа, Господи помилуй…

– Да, – сказала я.

– Алина Сергеевна?

– Да.

– Проживающая по адресу…

– Да…

– Распишитесь вот здесь в том, что анкетные данные в протокол занесены правильно.

Я протянула руку и расписалась, хотя, возможно, не должна была этого делать, буквы расплывались перед глазами, может быть, там было записано вовсе не то, что спрашивал меня следователь по фамилии…

– Моя фамилия Бородулин, – сказал человек за столом. – Я веду ваше дело. Дело об убийстве гражданина Мельникова Валерия Даниловича.

– Я не убивала!

– Для начала изложу факты, – скрипучим голосом продолжал Бородулин, и я ждал момента, когда он скажет, что тело пролежало в прихожей с вечера, а убийство произошло не позднее двадцати двух часов. Сейчас я знал, что ответить на это заявление, сейчас я знал, как изменить ход допроса и наше с Алиной будущее. Я скажу… То есть ты, Алинушка, скажешь, что…

Зазвонил телефон, и следователь Бородулин с недовольным видом поднял трубку. Он не произнес ни слова, но я видела, как медленно расширялись его зрачки – странное ощущение, я даже не подозревала, что смогу разглядеть это неуловимое движение; возможно, впрочем, я и не видела его расширившихся зрачков, а только почувствовала его неожиданное напряжение, его удивление, перешедшее в страх, странный страх, не имевший ко мне никакого отношения, то есть, имевший, конечно, потому что услышанное каким-то образом было связано и со мной, и с Веней, и с Валерой, и с нашим общим будущим, хотя какое будущее могло быть у Валеры, у него и прошлого не было вот уже несколько часов.

Бородулин опустил трубку на рычаг и перевел на меня пустой взгляд. Взгляд человека, настолько погруженного в свои мысли, что окружающий мир теряет свое трехмерие и становится плоской картинкой, реальность которой определяется исключительно желанием или нежеланием видеть изображение.

– Что? – спросила я.

Бородулин смотрел на меня, но, похоже, не видел. Допрос пошел не так, как должен был, точнее – не так, как я видел его, хотя я-то видел не с самого начала, но все равно – теперь разговор и не мог пойти в том же ключе. Что-то произошло.