Владимир Михайлов: Сторож брату моему

Он выключил установку.

Индикаторы погасли одновременно с освещением. Наступила полная темнота. И в темноте завыл тревожный сигнал.

Уве-Йорген заторопился к выходу. Он бежал, натыкаясь на гладкую стену туннеля.

Наверху, на свежем воздухе, он набрал сучьев и развел небольшой костер, чтобы подкрепиться и отдохнуть. Потом он полетит в столицу и снова войдет в Дом Хранителей – на этот раз как полный победитель.

Там уже, вероятно, паника: нет энергии.

Они пошлют людей сюда…

Нет, в столицу рановато. Сначала надо встретить их здесь. И разгромить. Наголову разбить. Вот тогда…

Улыбаясь, пилот протянул руку, чтобы подбросить в костер еще несколько веток. Они затрещали, и треск был похож на оживленную перестрелку вдалеке.

Аверов вошел, и Гибкая Рука поднял на него глаза. Глаза ученого блестели, он был взволнован.

– Рука…

– Какие вести?

– Звезда вдруг начала вести себя угрожающе.

– Ага, – сказал Рука спокойно.

– Конечно, может быть, все выровняется. Но пока…

– Не надо «пока», – сказал Рука.

– Погодите, инженер. Я думаю…

– Было время думать. Сейчас время делать.

Аверов сказал умоляюще:

– Только не торопитесь, ради всего святого! Может погибнуть столько людей…

Рука помолчал.

– Разве люди бессмертны? – спросил он после паузы.

Аверов с досадой махнул рукой.

– Да нет, конечно! И все же…

– Разве каждый из них не должен умереть?

– Да что это, в самом деле, за глупые вопросы! Ты смеешься надо мной, Рука?

– Постой. Что же волнует тебя? То, что так они умерли бы в разное время, а теперь умрут все вместе? Это?

– Ну как ты не понимаешь! Одно дело, когда умирает кто-то, но в живых всегда остается больше. И совсем другое – когда умрут сразу все…

– Но ведь рано или поздно все умерли бы!

– О, ты совсем не понимаешь меня…

– Да, не понимаю, доктор. Ты говорил, что мой народ умер, и народ Георгия, и капитана. И еще один народ умирает. Что же в этом нового? Зато твой народ останется. Ты должен радоваться, доктор.

– Рука… Что же ты хочешь делать?

– То, что должен. Сейчас я уведу корабль с орбиты. Назначенный срок прошел. Мы приблизимся к звезде. Включим установку. Звезда начнет гаснуть. И Земля будет спасена.

Аверов сжал губы. Ответил он не сразу.

– Хорошо, Рука. В конце концов, ты прав. Наверное, ты прав. Время действовать. Но… после этого мы вернемся сюда, чтобы забрать наших. Непременно. Я настаиваю.

– Да, – согласился Рука. – Мы вернемся.

Он помнил, что, выполняя порученное, корабль может погибнуть и сам. Пусть: жить все равно будет больше незачем.

Включив двигатели на минимальную тягу, Рука увел корабль с орбиты, чтобы подойти к звезде на нужное расстояние. Автоматы вели машину. Гибкая Рука курил. Он медленно, с удовольствием выпускал дым, тянувшийся полосой, как Млечный Путь.

Взойдя на пригорок, Питек остановился.

Впереди блестела река, и стадо паслось на лугу. Было тепло, и в наступающих сумерках остро пахла трава.

Он вдохнул ее аромат и лег.

«Хороший мир, – думал он. – Очень хороший мир. Он душист и тепел. Он уютен и широк. Здесь пасутся стада. Ночью можно зарезать овцу и потом жарить и есть мясо. И спать на траве, не боясь хищников, которых тут нет.

Может ли жизнь быть лучше?

Надо взять и остаться здесь. Здесь намного лучше, чем там, на Земле, с которой он прилетел сюда. То была не его Земля. На ней больше не было его лесов и долин, богатых дичью, и не было его народа. Ему не хотелось на Землю.

Летать, – думал он. – Это не нужно: летать. Человеку нужно вот так лежать в траве, а проголодавшись, идти на охоту. Потом я где-нибудь встречу женщину, и она будет со мной. И все. Так я буду жить».

Питек больше не думал о гибели. В дни, когда он родился, и рос, и сделался взрослым, о будущем не думали. Его не было. Было сегодня, длинное, непрерывное сегодня, которое возобновлялось, еще не успев закончиться.

Вот и сейчас было это «сегодня». Его вполне хватало Питеку.

Он закинул руки за голову, закрыл глаза и глубоко, свободно вздохнул.

Георгий ехал, не глядя по сторонам. Он размышлял.

Ему не в чем было упрекать себя. Он всегда сохранял верность тем, кто позвал его. После Фермопил его позвали сюда – и он делал все, что от него требовалось. Он был воспитан в духе Ликурга; он знал, что такое долг.

Пусть не было Спарты, пусть не было его друзей; но Земля была, и на ней жили люди. Они призвали его, и надо было до конца хранить верность им.

Здесь тоже были люди. Но другие. Когда он думал о них, они почему-то напоминали ему тех детей, хилых и нежизнеспособных, каких в его время швыряли в море, чтобы они не отягощали город. Вот и это человечество было таким – хилым и никому не нужным. Оно заслуживало того, чтобы его швырнули с обрыва. Особенно, если ценой такой жертвы можно было спасти Землю.