Беркем Атоми: Каратель

Брезгливо цыкнув на воющего от страха человечка, ползающего на четвереньках где-то на самом дне души, Ахмет зашагал по целине, деля цепочкой следов девственно чистую арену площади. Висящее приближалось, вставало во весь рост, нависало, и человек чувствовал себя жуком, вползающим в ангар; однако, стоило Ахмету пересечь какую-то невидимую границу, войти, как это чувство бесследно исчезло. Внутри царила безмятежная тишина, безветрие, даже казалось теплее. Стараясь держаться на равном удалении от любого потенциального укрытия, Ахмет прошел в ворота и снова остановился.

Подчеркнуто, издевательски спокойно. Красота – вся мерзость запустения деликатно спрятана под нетронутым снегом, все мягко и округло, даже ветки невырубленных, как везде, деревьев заботливо упакованы, совсем как на оформленной к Новому Году витрине. Снег окрашен в приятные охристые тона: небо понемногу желтеет, где-то через час закат, тени сиреневы и глубоки. Человечек, едва сдерживая истерику, подтверждает: да, именно! Пора бы задуматься – закат! Темно же станет!

По правую руку – сквозящий корпус заводской поликлиники. Рамы в окнах выдраны подчистую, полы даже смотреть неохота, их сразу после дверей с косяками жгут. Здание аж звенит от пустоты, оно отдало все, остался лишь истекающий штукатуркой скелет. Но оно не совсем пусто.

Стоит Ахмету отвести глаза от поликлиники, как со стены обрывается массивный пласт штукатурки. Грохот такой, что хочется присесть и зажать уши; видимо, под снегом лежат одежные шкафчики или части воздуховодных коробов. Человечек, захрипев от ужаса, проваливается куда-то в глубину, на сей раз окончательно. Ахмет замирает, но тут же продолжает движение, не поворачивая головы. Ему ясно, что это пытается хапнуть на холяву его внимания пузатая мелочь, ни на что не способная. Будучи на той стороне никем, им за счастье даже простой взгляд, с него тоже можно немножко качнуть, а о большем они и не мечтают; большего им просто не сожрать, нечем. Капля крови сожжет любого из них без остатка. Сколько их собралось отковырнуть эту штукатурку – десяток, полсотни? Да не меньше, кусок солидный.

Трансформаторная будка. Тоже кишит. Бедолаги, сколько ж здесь людей-то перемерло… Взгляд Ахмета краешком касается тубика, невинно замершего на краю правого фланга. Да тут, похоже, специально кто-то Место растил, неужто природное столько лет никто не замечал… Тубик в боковом зрении совсем не похож на себя, рассматриваемого в упор. Сквозь призрачно извивающиеся тени стен видно жирно отсвечивающую в глубине силу… Ишь ты, отожрались как, гавнюки. – равнодушно отворачивается Ахмет, отклоняясь к приемному покою семиэтажки. – А я-то хотел сразу туда. Герой, понимаешь…

Административный придел встречает его полным вестибюлем снега – в огромных окнах не осталось даже осколков. Перебираясь через наметенный бугор, закрывающий проход, Ахмет заметил торчащую из снега спинку стула, обшитого потрескавшимся дермантином. Дернул. Ага, есть: истлевший дермантин с хрустом осыпался, обнажая грязную порыжелую вату. Не задерживаясь, Ахмет сорвал кусок ваты и двинулся дальше, шаря глазами по сторонам: нужно прихватить бумаги, но галерея, соединяющая семиэтажку с вестибюлем, забита снегом выше колена. Небольшой холл; налево – гнойно-септическое, направо, через коленце, лифты и реанимационное. На той стороне тут все просто кишит – слабые, не способные даже на миллиметр двинуть пушинку, здесь толпятся обмылки давно истлевших людей, большей частью умерших задолго до Пиздеца. Они напоминают растения, в них не осталось ни капли силы, и даже живое тепло человека не способно придать им подвижность… Хотя нет, не растения. Плесень. – думает Ахмет. – Растения имеют силу и форму, а эти скорее напоминают зеленоватые колонии плесени. Как на хлебной корке… Ни одно из этих не может удерживать форму, безвольно стекаясь в более или менее прозрачные шары, колеблющиеся нездешним ветерком. Проходя, он невольно развеивает некоторых – то, что теряется на ходу живым человеком, для них слишком питательно.

Подымаясь по лестнице, Ахмет чувствует легкий шелест за спиной, беззвучно царапающий нервы шум ниоткуда. За ним увязываются несколько сгустков, сохранивших способность передвигаться. Неизвестно на что надеясь, они сопровождают его до шестого, где резко бросаются обратно, проваливаясь в захламленные ступени лестницы. На площадке шестого появляются косяки и рамы в окнах, это был жилой этаж, здесь первое время жило несколько семей.