Джеймс Типтри-мл.: «Если», 2000 № 08

Я, пожалуй, ощутил это намного явственнее, чем молодые фантасты.

К тому времени, когда эта перемена начала обозначаться, я успел давно уже возвратиться из космоса на Землю: по сути, это произошло уже в «Стороже…». Это не значит, что действие моих книг стало происходить исключительно на нашей планете. Но для меня космос утратил интерес, как нечто, о чем нужно было думать всерьез. Если раньше я старался увидеть, как выглядят миры, в которых развивались сюжеты, то потом они стали для меня лишь условностью. Я обнаружил, что меня чем дальше, тем больше интересуют материи социально-политические, а не развитие науки (на которую в молодости я едва ли не молился) и техники. Не сам материальный прогресс, но его роль в происходящих и могущих произойти в обществе изменениях.

Но фантастика стала все более развлекательной — и потому, что интересы сбыта того требовали, но еще в большей степени по той причине, что жизнь заставила людей целиком уходить в нелегкие мысли о настоящем, о выживании, на отдаленные или даже близкие проблемы не оставалось ни времени, ни сил; а в такой ситуации больше помогает сказка, чем анализ. Авторы тоже боролись за выживание, и в результате публицистическая составляющая НФ перестала быть востребованной. Похоже, это удовлетворило всех.

Я тоже был готов с этим смириться. Но понял, что просто-напросто не умею. В последние годы не одно произведение я начинал с твердым намерением сделать вещь «закрученную», но без всяких политических проблем и обобщений. Ничего не получалось: какие-то политические мотивы лезли из щелей. В конце концов я махнул рукой и продолжал писать так, как писалось. Решил уступить своей внутренней потребности, осознав, что не я ее придумал, а она в моем сознании реально существует.

Приняв такое решение, я сел за книгу «Вариант «И».

О ней — единственной из всех, написанных за последние годы — хочется сказать особо. Потому что именно о ней меня чаще всего спрашивают. Вопрос повторяется: в самом ли деле я думаю, что будущее России — в единении с миром ислама?

Если бы я считал это единственным выходом, то книга называлась бы не «Вариант…», а как-нибудь иначе. На самом деле это всего лишь один из путей. Но, по-моему, не менее возможный, чем многие другие. Всем сомневающимся могу напомнить известное изречение: «Нет вечных врагов или вечных союзников; есть только вечные интересы». Россия давно уже стала мощным центром тяготения в Евразии, это зависит, как и всякое тяготение, прежде всего от массы; это — ее интерес, даже если в какие-то периоды она этого не сознает (или не сознается). С другой стороны, как верно заметил недавно один из наших умнейших политиков, для Запада Россия всегда останется «империей зла» — не потому, что она коммунистическая или любая другая, но потому, что она — Россия. От себя добавлю: Россия, которая и сама-то себя не понимает, которая живет не рассудком, как они, а интуицией…

Для меня самого эта книга стала событием не менее значительным, чем «Сторож брату моему». Только глядя на нее, я понимаю, как отдалился от той романтики, с которой пришел в фантастику, и насколько определяющей для меня стала политическая составляющая нашей жизни. Эта составляющая в большей или меньшей степени проявляется во всем, что я написал за последний десяток лет, и вряд ли что-нибудь сможет ее заменить.

Мне не один человек уже говорил, что было бы интересно увидеть и другие варианты. Например — вариант «К».

Может быть…

О других книгах этого периода говорить не стану: не думаю, что они заслуживают отдельного разговора. Вместо этого попытаюсь ответить на вопрос, который занимает меня все последние годы. А именно: не похоронит ли рынок литературу как искусство, оставив за ней лишь ремесло?

Переход к «рыночной литературе» можно считать большой уступкой со стороны писателей под давлением реальной жизни.

Но я думаю, что это — только одна из возможных оценок.

Наступающий век будет, надо думать, куда в большей степени веком телевидения, чем уходящий двадцатый. Телевидение, хочет оно того или нет, будет стремиться победить книгу в борьбе за свободное время читателя/зрителя, иными словами — за действенность рекламы, которой оно кормится. Литература, если желает продолжить существование, должна обороняться. И она на это способна.

Но основной силой литературы в этом соревновании является та часть этого искусства, которую пренебрежительно называют «массовой». Именно в силу своей массовости, в силу доступности, в силу демократичности.