Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 2.

— Завтра увидимся, — сказал я ему сквозь пластик кислородной палатки. — Пока.

— Прощай, Кори, — прошептал он.

— Прощ… — Я осекся, потому что моментально вспомнил миссис Нэвилл и первый день лета.

— Пока, — с наигранным весельем кивнул я Дэви и, миновав миссис Колан, вышел в коридор. Я еле сдерживал рыдания и лишь огромным усилием воли не позволил им вырваться наружу прежде, чем затворилась за мной дверь. Я выдюжил, как сказала бы об этом мама Чили Уиллоу.

Мы сделали все, что было в наших силах. Мы поехали домой по затянутому туманом Шестому шоссе, где в поисках своей возлюбленной время от времени проносилась Полуночная Мона. Попрощавшись с Коланами, всю дорогу мы едва проронили несколько слов — бывают времена, когда слова кажутся пустым звуком. Дома я подобрал с пола зеленое перышко, куда оно выпало из моей ладони; перышко отправилось на место в сигарную коробку.

Утром в воскресенье я проснулся, как будто меня кто-то толкнул в бок. Несколько минут я лежал, приходя в себя. В глазах у меня стояли слезы, на полу косыми черточками лежали солнечные лучи, просачивавшиеся сквозь жалюзи. Потом в дверях моей комнаты появился отец, одетый в ту же одежду, что и вчера.

— Кори? — позвал меня он.

Жить в пути, странствовать и странствовать, повидать короля Людвига, Николаса, Зантаса, Даймона, Фаррона, Бюрла и Свана. Путешествовать: к замку из красного песка, к простому бревенчатому замку из стволов голубого дуба, к огненному дворцу, потом к самому прекрасному, сложенному из фигурных облаков. Странствовать и странствовать, с планеты на планету, от звезды к звезде, всюду находя свое имя в книге приглашенных среди самых желанных гостей. Одинокий путник оставил свой мир. Ему не суждено вернуться.

Я думал, что знаком со Смертью.

Я шел со Смертью шаг в шаг, когда глядел в экран телевизора или сидел, подтянув колени к груди в мягком кресле “Лирика” перед серебристым экраном с пакетом жареного попкорна. Сколько бравых ковбоев и индейцев на моих глазах пали смертью храбрых, простреленные навылет или сраженные стрелой, лицом прямо в клубящуюся из-под колес фургонов пыль? Сколько десятков полицейских и сыщиков полегло от гангстерских пуль, кто рухнув, застреленный наповал, кто отдав Богу душу на руках своих товарищей? Сколько многотысячных армий было скошено огнем пулеметов и залпами картечи, сколько безвинных жертв с криками было перемолото в безжалостных пастях чудовищ?

Я считал, что близко познакомился со Смертью, когда целыми днями изучал пристальный и неподвижный взгляд Рибеля, уставившегося в пустоту. Я знал о Смерти из краткого “прощай” миссис Нэвилл. Я видел Смерть в свисте и бульканье воздуха, вырывавшегося из кабины машины, когда та уходила вместе со своим замученным водителем в бездонные глубины озера Саксон.

Я ошибался.

Потому что Смерть нельзя познать до конца. С ней нельзя подружиться. Если Смерть представить в виде маленького мальчика, то это тот самый мальчик, что в большую перемену обычно стоит на школьном дворе в самом дальнем углу, тогда как воздух дрожит от радостных криков остальной детворы. Если бы Смерть была маленьким мальчиком, с ним никто не стал бы водиться. Он говорил бы шепотом, а в его глазах светилось бы знание, которое не в силах вынести ни один человеческий разум.

Это знание ворвалось в мою душу в час похорон: Из тьмы мы вышли, во тьму мы уходим.

Я вспомнил, что так говорил док Лизандер, когда мы с ним сидели на крыльце его дома, глядя на золотые осенние холмы. Мне не хотелось в это верить. Мне не хотелось даже думать, что Дэви Рэй попал в такое место, куда не проникает свет, откуда не то что не увидишь солнце, но даже огонек маленькой свечи, теплящейся на алтаре пресвитерианской церкви. Я не хотел думать, что Дэви Рэй, мой друг, теперь лежит в гробу, крышка которого закрыла от него небо, что больше он не может ни дышать, ни смеяться, даже если это покажется всего лишь игрой теней. В дни, последовавшие после смерти Дэви Рэя, я понял, в каком высокохудожественном обмане принимал участие всю свою сознательную жизнь. Все эти ковбои и индейцы, полицейские и детективы, солдаты и несчастные жертвы киночудовищ снова весело поднимались на ноги, стоило помощнику режиссера щелкнуть хлопушкой, а осветителю погасить прожектора. После они отправлялись по домам, до следующего дня или до того времени, когда снова возникнет необходимость в массовке. Дэви Рэй умер навсегда; видеть его одного в мире вечной тьмы было невыносимо.