Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 2.

Добившись, чтобы Дэви Рэй самолично явился ко мне домой с кусачками для цепей, я ничем не намекнул ему на свои догадки. Джонни тоже держал рот на замке, а Бену мы ничего не сказали потому, что у него всегда был слишком длинный язык. В свою очередь Дэви Рэй тоже не особенно углублялся в тему динозавров, а уж тем более не открывал нам всей правды; разве что однажды вскользь обронил, что ему от души хочется надеяться, что люди наконец внимут голосу разума и дадут древнему зверю возможность пожить в местных болотах в мире и спокойствии. По сути дела, мы с Джонни так никогда ни в чем и не были уверены до конца, хотя эта проделка была вполне в духе Дэви. Он хотел только хорошего и, конечно, не представлял себе, что, вырвавшись на свободу, трицератопс первым же делом учинит в городе разгром на десять тысяч долларов. Но как бы то ни было, ничего непоправимого не случилось — стекла скоро вставили, а металл отрихтовали молотками. Мистер Винн Гилли и его жена переехали наконец во Флориду, что они и так собирались сделать вот уже пять или шесть лет. Перед самым отъездом мистера Гилли мистер Доллар в шутку сказал ему, что, по слухам, во флоридских болотах водится такое огромное количество динозавров, что, случается, они забредают к людям и выклянчивают на задних дворах объедки. От этих слов мистер Гилли побелел как бумага и трясся до тех пор, пока Джазист Джексон не сжалился и не объяснил, что мистер Доллар подшучивает над ним.

Преодолев последний поворот перед озером Саксон, я сразу же увидел отцовский пикап, стоявший на обочине под гранитным утесом. Остановившись, я слез на землю, еще не зная, что буду говорить. Внезапно у меня словно отнялся язык. То, что происходило, не шло ни в какое сравнение с детскими забавами: это была настоящая жизнь, со всей ее неумолимостью и жестокостью.

Устанавливая Ракету на подножку, я оглянулся, но отца нигде не заметил. Вскоре я увидел его: он сидел довольно далеко от дороги, на большом валуне почти прямо у воды. Отец сидел неподвижно, глядя на черную, рябую от порывов ветра воду озера. Я заметил, как, не сводя глаз с воды, он поднес к губам бутылку и сделал из нее глоток. Опустив бутылку, отец снова замер, превратившись в каменное изваяние.

Я оставил велосипед и пошел к отцу, ступая по жесткой высохшей траве и треща ветками мелкого кустарника. Под ботинками местами хлюпала красная глина, в которой отпечатались следы моего отца. Много следов. Он не раз и не два бывал здесь: и в глине, и среди травы и молодых кустиков даже образовалось что-то похожее на узкую тропку. Даже здесь он продолжал оставаться моим отцом, проложив для меня, своего сына, тропу, чтобы легче было идти.

Когда я подошел к нему почти вплотную, он наконец заметил меня. Но не повернул головы и не взмахнул приветственно рукой. Просто опустил голову еще ниже, и я понял, что у отца так же, как и у меня, нет слов, что он мог сказать мне в такой момент.

Я забрался на валун в десяти футах от отца и встал во весь рост. Валун этот когда-то появился из недр Саксоновской каменоломни. Отец сидел опустив голову и закрыв глаза, рядом с ним на земле стояла пластиковая бутылка с виноградным соком, в которой оставалось ровно половина. Я понял, что перед тем как отправиться сюда, отец заглянул к “Большому Полю”.

Ветер от воды свистел у меня в ушах и заставлял стучать голые ветви деревьев.

— Ты в порядке, папа? — спросил я.

— Не сказать, чтобы в полном, — отозвался отец.

— Мама мне уже все рассказала.

— Я понял.

Засунув руки поглубже в карманы своей джинсовой куртки на теплой подкладке, я принялся молча глядеть на темную-темную воду озера. Довольно долгое время мы молчали — я и отец. Потом отец откашлялся.

— Хочешь сока? — спросил он.

— Нет, спасибо, сэр.

— Здесь еще много осталось.

— Спасибо, сэр. Мне не хочется пить.

Тогда он поднял лицо. В жестком холодном свете осеннего дня он казался ужасно постаревшим. Мне почудилось, что я вижу под тугой высохшей кожей кости черепа, и от этой мысли по спине у меня пробежал озноб. Ощущение было, словно бы сидевший передо мной любимый человек медленно умирал. Его душевные силы были на исходе, жизнь балансировала на тонком краю. Я снова вспомнил отчаянные безответные вопросы, которые отец написал своим быстрым почерком на случайном клочке бумаги, сидя в нашем сарае один посреди ночи, и скрытые в его душе страхи, бороться с которыми он предпочитал один на один, рискуя сломаться и рухнуть в пропасть. Видя все это, я понимал, что мой родной отец — не воображаемый мистический герой, не супермен, а простой хороший родной человек — сейчас вынужден в одиночку брести по пути нескончаемой дикой муки.