Юрий Никитин: Мегамир

Кравченко вскинул голову. Глаза его гордо блеснули:

— Не все старое надо отбрасывать. Правда, можно без театральных эффектов... У меня есть смертельные вакцины. Предположим, что я сделал ошибку при опыте?

Ногтев с полупоклоном отступил, открывая проход. Вместе с Кириллом они поднялись за Кравченко, подстерегая каждое движение, прошли за ним в медотсек. Ногтев остановился у двери, скрестив на могучей груди мускулистые руки.

Кравченко суетливо вытащил из шкафчика объемистую колбу с черепом и костями на стенках. Его пальцы не дрожали, когда отвинчивал колпачок, а в голосе звучало явное облегчение:

— Даже рад... даже, рад, поверьте! Как бы я жил, если бы удалось...

Он быстро поднес колбу ко рту. Кирилл выбросил вперед руку, но его пальцы ухватили Кравченко за пустую ладонь. Кравченко потрясенно и непонимающе переводил взгляд то на Кирилла, то на Ногтева.

А Ногтев аккуратно закупорил колбу, сунул ее обратно в шкафчик, сел и лишь тогда бросил коротко:

— Оба можете сесть. Разговор предстоит серьезный.

Кирилл послушно плюхнулся на что-то подходящее, его тут же подбросило отдачей, а Кравченко опустился напротив медленно, словно терзаемый сильнейшим ревматизмом.

— Аверьян Аверьянович, — сказал Кирилл, — давайте возьмем с него слово, что он больше так не будет?

— Что скажете, Михаил Алексеевич? — потребовал Ногтев.

Кравченко ответил обреченно:

— Сами видите какой из меня Рембо... Но что сделано, то сделано. Я должен ответить.

Кирилл с беспокойством посматривал на Ногтева. Тот перехватил его взгляд, только не отреагировал, беспощадно рассматривал съежившегося Кравченко. После долгой паузы заговорил обрекающе:

— Вы сами себя хорошенько высекли, а Кирилл Владимирович не выносит человеческой крови... Кстати, он вычислил вас именно потому, что вы дальше всех заглядываете в будущее. В то будущее, когда сюда хлынут промышленники, политики, а так же те, кого Кирилл Владимирович так неуважительно зовет меднолобыми.

Кравченко поднял голову. В его глазах появилось слабое удивление. Он перевел взгляд на Кирилла.

— Я вычислил вас, — мягко сказал Кирилл, — потому что только вы тревожились за этот мир. Потому, что кроме вас никто не спорил с Фетисовой.

Ногтев хмыкнул, в его медном голосе впервые прозвучали человеческие нотки:

— Я хотел было запретить экспедицию... Да-да, Михаил Алексеевич, не ахайте. Отсоветовал Кирилл Владимирович. Мол, запреты лишь подбросят дров в костер оппозиции, на котором нас в конце концов изжарят. Мы возглавили поход в первую очередь для того, чтобы держать освоение Малого Мира в руках, не давая перехватить инициативу горячеголовым температурникам. Да-да, наверх в верхние эшелоны власти лишь потому пробираются ничтожества и откровенные дураки, что мы стыдливо отстраняемся от руководства, сами отдаем руль и кормило...

— Руль и кормило — одно и то же, — сказал Кравченко тихо.

— Что? — не понял Ногтев.

— Я говорю... Впрочем, это неважно. Что вы собираетесь делать со мною?

— Сейчас решим, — бросил Ногтев сердито, недовольный, что прервали. — Но сперва хочу указать, что вы нас недооценили. Что себя не цените, это понятно, но вот нас... Проповеди Фетисовой неопасны, ибо есть контрпроповеди Кравченко. Оставьте силу в руках армии, Михаил Алексеевич, у вас есть оружие посильнее. Идеи можно обезвредить только идеями, это теперь понятно даже верхним эшелонам власти.

Кравченко возразил глухим надтреснутым голосом:

— Но я был в отчаянии! Фетисова говорила о расе сверхлюдей, а кому не льстит быть избранным?

Кирилл сказал мягко:

— Фетисову просто любят. Многие чувствуют, что у нее этот конек неспроста, от какой-то давней обиды... В философии она ребенок.

Ногтев ответил с неудовольствием и сожалением:

— Я бы охотно свернул ему шею. Человек я простой, бывший военный, люблю простые решения. Но жизнь, увы, штука сложная. В любом обществе надо держать, даже охранять законом людей, которые кричат: «Люди, опомнитесь», хватают нас за руки. Ведь мамонтов перехлопали каменными топорами, а сейчас размахиваем штуками помощнее и поострее...

Кирилл ощутил, как гора свалилась с плеч. Все-таки телепатия существует. Точнее феромоновая передача настроения, даже решений.

— Будем драться одними идеями, — сказал он, поворачиваясь к Кравченко, который под их взглядами стал красный, как свежесваренный рак, и уменьшился до размеров микроба. — В этом мире, во всяком случае. Пусть другой войны здесь никогда не будет.