Андрэ Олдмен - Змеиный камень

- Здесь есть одно затруднение, - отвечал желтобородый, - мое заклинание должно быть произнесено в час третьей свечи в месте, где мертвецу предстоит обрести вечный покой. То есть, на шамашане.

Какая-то женщина испуганно вскрикнула. Аюм судорожно тер шею, словно ее душила невидимая веревка.

- В час третьей свечи? - растерянно переспросил Бехмет. - Но отца должны сжечь на закате...

- В крайнем случае дозволяется сжигать на восходе, - сказал жрец.

- Но не станем же мы сидеть в темноте на кладбище, ожидая нужного времени! - запротестовал Бехмет. - Всем известно, что с заходом солнца там появляется разная нечисть, а иногда и воры...

- В этом нет нужды, - сказал Дарбар, - вы можете прийти к началу действия, оставив фонари за воротами, так как на шамашане дозволено разводить лишь огонь, сжигающий покойников. Луна достаточна яркая, чтобы видеть лицо Раббаса, а слушать можно и в полумраке.

Тут Аюм справился наконец с удушьем и зашипел, как рассерженная змея:

- Не думаешь ли ты, аренджунец, что мы оставим нашего отца под твоим присмотром? Я не хочу, чтобы у него к утру исчезли золотые зубы и кольца!

- Ну так пошлите своего человека, - равнодушно пожал плечами желтобородый.

- Никто не согласится, даже под страхом жестокого наказания, - сказал Бехмет, поеживаясь. - Шамашан - место жуткое... Любой сбежит, как только мы уйдем.

- Тогда наймите какого-нибудь храброго парня с тяжелым мечом, из тех, кто любит деньги и не боится призраков. Кстати, я не откажусь от подобного телохранителя: нечисть мне не страшна, но, как видите, при мне нет оружия, и встречаться с кладбищенскими ворами совсем не хочется. А чтобы зубы и кольца почтенного Раббаса были целы, посулите добровольцу сумму, большую, чем их стоимость. Готов внести половину, если мы с отцом получим долг.

Бехмет немного подумал, потом важно кивнул головой.

- В твоих словах есть разумное зерно, - молвил он, оглядывая толпу, - вот только где найти храбреца...

Кумовья Кариб и Ассарх, стоявшие неподалеку, переглянулись. Они хорошо представляли, сколько стоят зубы и кольца Козлиного судьи. Но жуткие истории о ночном кладбище во множестве ходившие из уст в уста, делали ноги ватными и вызывали в желудках неприятное коловращение. Кумовья разом тяжело вздохнули и повесили головы.

Тут кто-то толкнул их в спины, и вперед выступил молодой здоровяк в одежде северянина.

- Сколько? - спросил он, пристально глядя на Бехмета синими немигающими глазами.

- Ты согласен сторожить тело?

- Сколько? - повторил незнакомец.

- Пятьсот монет.

Человек молча повернулся и пошел к воротам.

- Тебе что, мало? - завопил Аюм ему в спину.

Северянин продолжал идти к выходу.

- Тысяча золотых! - крикнул Бехмет.

Чужестранец развернулся и все так же храня молчание пошел обратно. Приблизившись, он скрестил на груди мощные руки и уставился на братьев.

- Вижу, ты храбрый юноша, - сказал старший, - откуда ты и как тебя звать?

- Зови меня Пуго, - отвечал северянин, - я из холодной страны.

- Пуго так Пуго, - кивнул Бехмет, - хотя, сдается мне, тебя зовут по-другому. Не важно. У тебя за спиной добрый меч, а в глазах нет страха. Исполни службу, и я щедро награжу тебя.

- Ты сказал - тысяча.

- Мое слово - закон! А сейчас предоставим жрецам делать их дело.

Жрецы были готовы. Витые свечи занялись бледным огнем, плакальщицы заголосили, и толпа потянулась вслед за черным паланкином в сторону шамашана. 5. Трусливый покойник

Скорбное место находилось на голом холме, куда от предместья вела узкая каменистая дорога. Вдоль дороги стояли невысокие каменные столбики с деревянными ящиками, в которые через узкие щели участники похоронных процессий опускали золотые, серебряные и медные монеты. Деньги шли жрецам; чем больше их было, тем пышнее и длительнее вершились заупокойные службы в Храме Митры. Чтобы подаяние не стало добычей воров, вдоль дороги разъезжал вооруженный отряд под командой свирепого сотника; впрочем, это не спа ало ящики от разграбления и, тем более, мелкого жульничества: многие, делая вид, что опускают деньги, норовили бросить в дарительницы оловянные пуговицы, щепки и мелкие камешки.

Впереди процессии шли плакальщицы в изрядно попорченных уже париках, с лицами, густо измазанными кармином. Шатаясь, как пьяные, они голосили на разные лады, посыпали головы дорожной пылью и весьма искусно делали вид, что рвут на себе одежды.

Далее шествовали жрецы, державшие свои свечи. Служители Митры хранили на лицах невозмутимую значительность; их тонки шеи гордо торчали из широких вырезов шафрановых хитонов.