Владимир Осинский: Астропилот Ронг Третий

Это было очень кстати.

Я опустил за собой дверь ракеты, не подозревая, что в следующий раз мне придется сделать это в условиях необычных, неожиданных и, грозных.

Завтракали вшестером - второй пилот отдыхал после вахты, а два остальных пассажира, как я говорил, предпочли остаться в анабиозе до конца путешествия.

Собственно говоря, мы впервые собрались вместе, и я решил приступить к обязанностям космостюарда, не откладывая дела в долгий ящик. Дождавшись, когда автоматическое контральто кончит читать меню, я встал и, немного смущаясь, сказал:

- Меня зовут Ронг... Ронг Третий. Я-третий пилот "Эфемериды", но, по просьбе ее командира, выполняю в полете обязанности космостюарда. Готов вам служить.

- Очень приятно! - громко и весело отозвался Тингли.-Я-Тингли Челл, практикант Общества. Ищу, как говорится, свою Музу, но она что-то не дается мне в руки...

Он бойко набрал несколько цифр на диске заказа и с аппетитом принялся за еду. В общем, этот круглолицый парень с хорошо развитой мускулатурой стал ясен мне сразу. Что ж, подумал я, он, конечно, глуп, зато с ним не будет никаких хлопот.

Сол Рустинг, видимо шокированный вульгарностью Тингли, бросил на него укоризненный взгляд, поднялся, чопорно представился и опять сел, прямой, как спинка кресла в присутственном месте. Он был худощав, мал ростом и трогательно лыс.

Кора Ирви матерински улыбнулась мне и сочувственно спросила:

- В вашем возрасте-и такая ответственность? Ведь третий пилот-очень важная работа, не правда ли?

Сделав над собой усилие, я обворожительно улыбнулся в ответ.

Дин Горт, которого я сразу узнал по многочисленным портретам в газетах, посмотрел в мою сторону коротко и цепко - даже неприятно стало. (Кстати, почему массовый читатель так и не принял многочисленных попыток заменить газету другими формами информации? Газета осталась такой же, как пятьсот лет назад. Правда, бумагу заменила синтетика).

Пятым мог быть только Сон Вельд, и он не преминул заметить:

- Что-то слишком много "третьих", не так ли, пилот?

Коричневые складки на его дубленом лице ожили, заиграли ехидством. Почему я не сказал сразу, что лечу просто стажером?! Потом этот большой и тяжелый, как шкаф, старик добродушно добавил:

- Мой далекий предок, летал с Ронгом Первым на "Золотом колосе". Будем знакомы: Вельд, космический мусорщик.

Он крепко пожал мне руку, и обида сразу исчезла.

Я благодарно подумал: этот-свой, настоящий... Оставалось определить отношение к Дину Горту.

Высокий, сухой, юношески стремительный (а иногда напротив-поразительно вялый) в движениях, он не вызывал симпатий-наверно, потому, что привык относиться к окружающим прежде всего с позиции профессионального наблюдателя, строгого и холодного ценителя, смотреть на людей, животных и вещи как на возможные объекты съемки. Так, по крайней мере, показалось мне при первом знакомстве с ним.

Дин Горт был избранником Общества: оно присвоило ему категорию Художника, а Художников в мире было лишь около. Я знал, что в древности их насчитывалoсь сотни, даже тысячи. Существовали особые объединения, и многие мечтали состоять в них - возможно, по той причине, что это давало при распределении жизненных благ какие-то преимущества, имевшие в те времена огромное значение. Когда пресловутые привилегии потеряли смысл, число жаждущих называться Художниками и Учеными значительно сократилось. Однако и из этой горстки Общество отбирало единицы людей, мыслящих творчески, а не просто усвоивших определенный объем знаний. Само по себе знание, как сумма сведений из той или иной области, уже не играло никакой роли: ведь каждый мог получить любые нужные данные из многочисленных хранилищ информации. Категория Художника или Ученого не только не давала человеку никаких преимуществ--она неизмеримо осложняла его жизнь, так как обязывала к громадной ответственности перед Обществом. Кроме того, люди начинали понимать, с какой мукой сопряжен самый процесс Творчества.

Конечно, Дин Горт был бы Художником и в том случае, если б человечество не создало голографии, ведь Художником надо родиться, а он родился им. Однако я уверен: не будь на свете этого величайшего из искусств, ему пришлось бы очень трудно. Голография недаром происходит от греческого "holos" - "все", сменившая фотографию, она в самом деле была всесильной-всеобъемлющей, всеохватывающей, всеотражающей... Синтезировав возможности живописи, скульптуры, художественной фотографии, она позволяла запечатлеть вещь и явление во всем богатстве красок, причудливости пространственных очертаний, неповторимом своеобразии их трехмерного рисунка. Голографический снимок как бы вырывал из времени кусок жизни, сохраняя его навсегда. Этот кусок можно было осмотреть со всех сторон, поворачивая, как статуэтку на ладони. Совершенство техники позволило отказаться от громоздкой проекционной аппаратуры, неизбежной на заре голографии, заменив ее камерой-альбомом величиной с записную книжку. Нажатием кнопки вы получали возможность видеть предмет в натуральную величину, независимо от того, что было объектом съемки-действующий вулкан или средних размеров бабочка. И, повторяю, главное заключалось в том, что ту же бабочку, снятую, скажем, сверху, вы могли увидеть одновременно так, как если бы ее запечатлели спереди, сзади, снизу. Достаточно было чуть-чуть изменить угол, под которым вы на нее смотрите.