Владимир Осинский: Стоянка

- Да, тридцать копеек... по прейскуранту. Тут новенький засмеялся уже вслух:

- Ладно. Относительно ваших правил я осведомлен достаточно хорошо... Думаю, поскольку я буду иметь честь сделаться вашим постоянным клиентом и к тому же платить вперед, рубля в сутки многовато... Итак, двадцать в месяц. Договорились?

- Можете быть спокойны! - засуетился Серго. - Глаз не спущу с вашего "фиата".

Он был самый жадный из сторожей - всегда кормил нас куриными шейками, да еще столько хлеба крошил в похлебку, что от мяса один запах оставался.

Тот, Кто Понимает приходил на Стоянку не каждый день. Почти всегда приносил с собой ливерную, а то и получше, колбасу и честно делил между мной и Пуделем. Если же ничего не приносил, то говорил виновато:

- Сегодня я пустой, ребята. Вы уж извините. Вернусь - обязательно вам что-нибудь привезу.

Я издали узнавала, когда он "пустой", и ничего не просила. Я не люблю попрошайничать. Да и вообще, если по совести, ни один из нас никогда не бывает голоден по-настоящему - ни мы с Пуделем, ни собаки, которые охраняют соседнюю Стоянку и приходят к нам в гости, ни даже безработные ничьи псы. С ними я встречаюсь, гуляя по близлежащим дворам и улицам. Стоянка порой надоедает, хотя здесь всегда что-нибудь происходит.

Высокий человек в костюме с блестящими пуговицами ("Полковник... представляешь? - почтительно говорил о нем всегда одно и то же маленький Ашот. - Это тебе не хвост собачий!") часто приводит с собой маленькую девочку. Девочка угощает нас сахаром и конфетами. Они вкусные, только много не съешь - очень уж потом пить хочется. Мысли у девочки простые, ясные и никогда не отличаются от слов, которые она говорит. Когда приходит девочка, мы с Пуделем дружно лаем.

- Они говорят мне "здравствуй!". Правда, папа? Я совсем не боюсь!

- Правда, дочка, - отвечает полковник. - И я знаю, что ты не боишься.

Приходят, чтобы сесть в свою машину и уехать, или приезжают, а потом идут домой и другие люди с детьми. Мы с маленькими человечками дружим. Иногда приходится несладко: могут тебя и за хвост потянуть, и за ухо дернуть. Но какой с них спрос? Я совершенно ясно слышу их мысли - чистые, светлые, радостные; у взрослых таких мыслей не бывает, разве только изредка. Как же такого тронешь? Даже если он тебе прямо в пасть лезет и норовит зубы пощупать: какие они?..

Разное здесь бывает. Как-то пришел хозяин одной машины, хотел сесть и уехать, а Валико ему не дает, уговаривает:

- Извините, гражданин, только не могу я вас пустить! Выпивший вы... Поймают вас или, хуже того, собьете кого-нибудь...

Тот огрызается:

- Тебе какое дело! Моя машина или нет?

- Ваша, батоно, ваша машина... Но не стоит в таком виде в город выезжать, поверьте.

Хозяин машины ругаться начал. Я бросилась между ними, зарычала:

- Только посмей на него руку поднять - загр-р-рызу!

Так и не пустили. Пришел этот человек на другое утро:

- Спасибо, Валико... И собака у тебя замечательная.

А я услышала то, чего он не договорил: "...Пожалуй, поумнее меня вчера была!" - и стало очень смешно.

Сторож Джемал не такой жадный, как Серго, зато вороватый. Как-то вышел он ночью из логова с канистрой, постоял, подумал и - прямо к машине Того, Кто Понимает. Я за ним: если откроет дверь, то запахнет Хозяином, и можно закрыть глаза и думать, что он здесь... Но сторож повозился над машиной, и запахло бензином. Мысли у Джемала были нехорошие, он меня даже побаивался как будто. Вот сунул в машину шланг, другой конец в пасть взял... Теперь все стало ясно - не раз видела, как бензин переливают. Я подошла вплотную, сказала:

- Нельзя!

Что с ним стало!.. Кто выдумал чепуху насчет того, что мы, собаки, не выдерживаем человеческого взгляда?

- Ч-черт! - изумился Джемал. - Сукина ты дочь, дрянь такая, на кого зубы скалишь?!

Я не ответила, только оскалилась еще больше. Какое он имеет право трогать бензин Того, Кто Понимает? Его дело кормить меня, чтобы я смотрела за этой и другими машинами.

- Тьфу! - сплюнул сторож. - Продалась за колбасу, да? - И ушел обратно в свое логово.

Неправду он говорил. Ничего я не продавалась. Я любила этого человека не за колбасу и кости, а за то, что он понимал. Правда, он не сразу научился понимать все. Когда я в первый раз проводила его до дома, он очень удивился. Постоял у подъезда, погладил меня, как никто другой гладить не умеет, предложил:

- Давай сходим в магазин - я тебе что-нибудь куплю.

Мы пошли. Я этот магазин хорошо знаю. Его все собаки знают.

Он вернулся со свертком в руке и, пока мы шли до подъезда, бросал мне куски колбасы. Потом сказал: