Юрий Петухов: Вторжение из ада (Звездная месть - 4)

Ивана раздирали сомнения и противоречия. А Гуг еще подталкивает его... может, он тоже работает на кого-то? Нет! Так можно спятить! Так можно заподозрить всех и никому не верить! От абсолютной и полной веры всем и всему до полнейшего безверия один шаг, крайности всегда сходятся, Иван это прекрасно знал. Не надо спешить... Но как же не надо, когда по сути дела Вторжение, медленное, ползучее Вторжение, а точнее, прелюдия Вторжения уже факт, осуществляющийся на глазах, разворачивающийся, наползающий лавиной. И все-таки нельзя бросаться в омут с головой. Нет! Иван рванул застежку на груди, ему не хватало воздуха.

- Надо укрыться, - просипел Гуг Хлодрик.

- Приготовь-ка свои пушки, старина. Это будет надежнее, - Иван криво, перемогая душевную боль, пересиливая отчаянье, улыбнулся.

Дисколет резко пошел вниз, почти камнем. И застыл над клокочущими валами Карнеггийского водопада, засверкал, заискрился в алмазном тумане мельчайших брызг, согнал с облюбованного места белоснежного медведя, качнул локатором и медленно поплыл к сидящим.

- Шарахнуть бы гада! - процедил Гуг, выставив вперед ручной сигмамет.

- Нерешительность нас погубит, Ваня!

-Авось не погубит, - прошептал Иван. - Может, там и не гад вовсе?

- Гад! - уверенно повторил Гуг.

Прежде, чем плоское днище коснулось камней, из тугой мембраны просочился наружу невысокий и корявый человечек в нелепом на Землеполудесантном комбинезоне, с каторжным ошейником и черными крючьями трехпалых рук.

- Карлик Цай, едрена мать! - опешил Гуг.

- Ну вот, а ты его гадом обозвал, сейчас расскажу, не сдобровать тебе тогда! - уныло пошутил Иван.

- Я все и сам слышал! - заявил с ходу Цай ван Дау.

- Откуда ты? - спросил Гуг.

- Я ушел он них, - ответил карлик Цай.

Гуг Хлодрик вздрогнул, привстал с нагретого за день валуна, взмахнул рукой.

- Ушел, говоришь? - недовольно начал он. - А не поглядел, небось, вдруг позади хвостик-то вырос и болтается?

- Я отрезал все хвосты, - оборвал его Цай. - Самое меньшее на полчаса, раньше они меня не засекут. А засекут - снова уйду.

- От серых стражей Синдиката?

- И от Восьмого Неба уйду.

- Ты уйдешь, а нас оставишь им?!

- Вы им не нужны! - отрезал карлик Цай.

- Вот как?! - вклинился Иван. - Почему же это?

Карлик поморщился, и из незаживающей раны на лбу потекла черная кровь.

Вид у него был неважный, измученный и затравленный, казалось, Цай стал еще ниже ростом и изможденнее, лишь уродливая голая голова не уменьшилась, наоборот, стала массивнее, тяжелее, уродливей.

- Садитесь, - предложил Иван, указывая рукой на серый плоский камень, в ногах правды нет.

- Правды ни в чем нет! - буркнул Дай. Но присел.

Иннокентий Булыгин остановил Хара взглядом. Он понимал, что оборотень сейчас очень даже может пригодиться. Но ему самому хотелось потолковать по душам с этим типом.

-Я ведь, мой милый, пояитесы разводить не приучен, - ласково наговаривал он связанному по рукам и ногам Говарду Буковски. - Я даже пальцем тебя не трону. Сяду вот тута, в стороночке, -Кеша указал на старый разбитый табурет, - и буду смотреть, как эта вот зверюга, - он кивнул в сторону оборотня Хара, - будет тебя, дружок, кушать.

Вид у Хара был и впрямь устрашающий, если он и походил теперь на пса, то несомненно на бешенного, озверевшего пса-людоеда, даже муть из глаз исчезла, и налились они ярой, кипящей кровью. Свиреп был Хар, дик и страшен. Зато сам Крежень выглядел не лучше покойника - зеленый, с перекошенным лицом и бегающими глазами он совсем не походил на того франта, какоге знали прежде. Крежень не мог догадываться, что Иван дал команду не трогать его и оберегать, что Булыгин не сделает ему ничего плохого. И потому Крежень дрожал - крупной дрожью дрожал, будто в лихорадке. Кеше припомнилось искаженное страхом лицо Толика Реброва.

Наверное, это закон для всех для них, почему-то всякой сволочи, предателям, изменникам, подлым тварюгам жить хочется сильнее, чем всем прочим, уж больно они цепляются за свои хреновенькие жизнишки! Кеша, даже сплюнул с досады. Сам бы он, по своей воле дал бы пинка этому ублюдку да дверь бы неплотнее притворил, чтобы ненароком обратно не вполз. Чем меньше всякие гады перед глазами маячат, тем на душе тише.

А Говард Буковски, он же Крежень, он же Седой, готов был колоться. Но он не знал, чего от него нужно, а угадывать мысли он не умел - да и попробуй угадай, что там творится в башке у этого угрюмого русского верзилы, русские вообще все ненормальные, от них можно ждать только плохого.