Юрий Петухов: Вторжение из ада (Звездная месть - 4)

- Нет.

- Отдай, я просто хотел понять, что ощущает человек перед концом. Я не знаю, как быть. Не знаю! Но сам я не уйду из жизни, Гуг. Давай сюда пушку!

Гуг Хлодрик вытащил парализатор. Поглядел на Ивана с недоверием.

Тот криво усмехнулся, покачал головой. В его волосах не было седины.

"Откат" сделал тело молодым, крепким.

Но душою Иван был стар, ох как стар. Он ощущал сейчас страшный гнет долгих, свинцово-каменных лет, годы давили на него, как не давила гиргейекая восьмидесятикилометровая толща.

- Держи!

Иван сжал черную шершавую рукоять, повел стволом в сторону водопада.

Нажал на спуск. Белоснежный медведь извернулся, выгнулся, ушел под воду за мгновение до выстрела. Сенсодатчики, угрюмо подумал Иван, да, сейчас биодубли все с датчиками, дело привычное, а раньше давали только в поиск, считали по пальцам, заставляли бумагу подписывать "об неутрате". Время идет!

Медведь вынырнул, фыркнул, выплюнул из пасти воду и недовольно посмотрел на Ивана.

- Ладно, черт с тобой! Ловко ты разыграл старика, - Гуг невесело ухмыльнулся и ткнул Ивана кулаком в плечо. - Ловко! - Он вдруг замолк, хмуро шевеля выцветшими и вовсе не седыми бровями, гоняя желваки по скулам, - Но этого своего, Кешу Мочилу, ты приструни...

- Он твой. Гуг, а не мой, - поправил Иван, - это вы с ним на каторге бузу затеяли. Я его знать-то не знал.

- Был мой, стал твой, - отрезал Гуг. - Мне ребятки все порассказали, как он в подземелье шухер наводил.

Так нельзя! Не по-людски это!

Иван снова опустил глаза, прикусил губу. Гуг, по большому счету, был прав. После того, как седой викинг со своей спящей красавицей на руках покинул подземелье, Иннокентий Булыгин, ветеран тридцатилетней аранайской войны и каторжник-рецидивист, прихватил бармена малайца за шкирку, для острастки дал кулаком в брюхо и приказал живым или мертвым выволочь Креженя наверх, запереть в любой глухой конуре и стеречь как зеницу ока.

"Будешь шутки шутить, - сказал Кеша, - я тебя, обезьяну, через мясорубку проверну и котлет нажарю!" Малаец все понял и не заставил себя долго уговаривать. У подъемника Кеша поставил оборотня Хара, который от страшных переживаний сделался похожим на кошмарное пугало с собачьей мордой и совершенно невыносимыми, драными ушами, свисающими к полу.

"Эх, Хар, - посетовал Кеша, - жаль, что ваших мокрушников не осталось больше!" Оборотень все понял сразу и поинтересовался - сколько шариков-зародышей надо.

Потом поковырялся в своих лохмотьях и вытащил на ладони сразу четыре чуть подрагивающих живых шарика.

Кеша присвистнул. Ему стало жалко всю эту сволочь, одуревшую после долгой черной мессы - как-никак земляне, собратья. Но он тут же выругал себя. Выхватил из лапы у Хара шарики, швырнул себе под ноги. "Нас не тронут?" Хар помотал головой, отчего уши у него спутались в одну безобразно длинную мочалку. "Береженого Бог бережет!" - Кеша на всякий случай вытащил из кармана сигма-скальпель. И поднял глаза к небу - оно где-то там, далеко, над каменными сводами. Чистое голубое небо. Он был почти счастлив, на этот раз не придется брать греха на душу. Хотя какой тут грех - это как в бою, нет, это как в поганых болотах Цицигонры, где нечисть надо выводить, изводить, изничтожать, иначе она сожрет и изгадит все! Нет тут никакого греха! Нечисть - она везде нечисть! Шарики лопнули не сразу. И крохотные оборотни-трогги вылупились из них вялыми, хиленькими. Они почти не походили на свой прообраз, на "папу Кешу", как мысленно окрестил сам себя Мочила. Но это не главное, плевать!

Иннокентий Булыгин ждал начала.

И когда ;к "малышам" вдруг подбежал сутулый тип в сутане, взмахнул своей изуверской плетью с ржавыми шипами и колючками, Кеша не стал церемониться, он одним точным ударом в висок сбил сутулого наземь, присмотрелся - тот издыхал в судорогах, второго удара не понадобится.

Самые ближние дьяволопоклонники, что валялись в разнообразных позах вокруг и пускали кроваво-желтые пузыри, начали приподнимать головы, всматриваться, двое даже вскочили и пошли на Кешу, недвусмысленно выставив вперед свои острые и тонкие иглы.

Но было поздно. Сам Булыгин стоял у стеночки, скрестив на груди огромные, сросшиеся с биопротезами руки и смотрел зло, с прищуром.

"Малыши", достигшие роста десятилетних мальчуганов, угомонили смельчаков в мгновение ока - опрокинули их на пол, подмяли, свернули шеи и вскочили в ожидании новых жертв. Вялость и хилость пропали, будто их и не было.

Но и с лежащих начинало сходить оцепенение. На минуту всех подавила безумная, гнетущая тишина. А потом мрак прорезал хриплый, оглушительный вопль.