Александр Усовский - Переход хода

Одиссей сидел на ещё теплом от дневного солнечного света валуне, и время от времени подбрасывал в разведенный им костерок кусочки картона от ящика, в котором хозяйственный Туфан возил палатку (взятую с собой на всякий случай); теперь палатка в свёрнутом виде лежала в багажнике, а картонный ящик, уже наполовину оборванный, сиротливо жался к колёсам "рено". Нужды в костре не было, но Одиссей решил его всё же развести — он любил смотреть на пляшущие язычки огня, да и до прибытия Хаджефа требовалось себя хоть чем-то занять. А живой огонь — как известно, зрелище бесконечное…

Ну вот, похоже, и всё. Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно найдется…. Жаль, конечно — да что делать? Когда-то каждому приходится делать это — и ему, если посмотреть без лишних эмоций, ещё изрядно повезло — всё ж он сам выбрал свои врата вечности…. Только бы Хаджеф не оплошал, не подвёл бы в последнюю минуту — хотя, судя по всему, мужик он сурьезный, за слова отвечать приучен….

Последние часы перед уходом…. Увидеть бы ещё напоследок маму, Герди, детей…. Родной городок на Полесье, школу, в которой учился, друзей, с которыми так редко виделся в последние годы — да и как? То в бегах, то в розыске, то под чужими фамилиями…. Хорошо хоть, мать подполковник в прошлом году умудрился привезти, повидались….

Костерок начал угасать — и Одиссей тут же подбросил в мерцающее пламя несколько листов плотного картона, а сверху — десяток сухих веточек здешней колючки — гореть, может, шибко и не будет, а всё ж пища для костра.

Огонёк весело побежал по свежим "дровишкам" — и Одиссей едва заметно улыбнулся. Всё же пламя костра — завораживающая вещь, что ни говори…. Сколько за свою жизнь он разводил огонь под сенью небес? Раз сто, наверное…. И вот теперь — его последний костёр — на краю земли, в библейских местах, у колыбели человечества… с ума можно сойти! Где-то километров двести на юго-восток — тот самый Эдем, из которого Господь изгнал Адама и Еву, там же — колыбель древнейшей цивилизации Междуречья, хрестоматийный Вавилон, Ассирия, Шумер и Аккад…. Во куда забросила его судьба! Мог ли он когда-нибудь даже подумать, что уходить на ту сторону придется в местах, по которым бродили со своими армиями Кир и Дарий, Александр Македонский и Красс, где крестоносцы насмерть рубились с сарацинами, где турки-сельджуки громили кавалерию Византии? Что ни говори, а всё ж места исторические, немало народу тут отошло в лучший из миров, так и не выпустив оружия из рук…

Через час с небольшим настанет и его очередь взглянуть в лицо вечности. Что ж, он готов; много, правда, осталось ещё недоделано, да ладно — пусть уж доделывают другие. Для него сейчас самое главное — обеспечить безусловное выполнение задания; увы, никаким иным способом, нежели как вступив в безнадежный бой, сделать это невозможно — следовательно, придется в оный бой вступать, как бы ни хотелось, чтобы чаша сия пронесена была мимо…. Увы. Испить, похоже, придется до дна, как бы ни хотелось увернуться от этой доли…

Написать бы Герде напоследок…. Сыну дать толковые наставления…. Дочурке объяснить смысл жизни…. У мамы прощения попросить за все свои дурачества… много чего надо было бы написать — да только пустое всё это. Им и так всё расскажут — да ещё поднаврут чуток, чтоб вышло покрасивше…. Дескать, до последней минуты был верен долгу и присяге, сражался, как лев, и геройски пал смертью храбрых — хотя лучше бы сказали просто: "он был солдатом своей страны и отдал за неё свою жизнь" — без ненужного украшательства. Потому что это и будет истинной правдой…

Вот и заканчивается его Последний Поход…. Что ж, рано или поздно, но это должно было случиться. Пусть же хранит Господь его ближних, пусть будет милостив к его стране и его народу; и пусть смерть его не будет напрасной! Для него же главное теперь — умереть как можно позже, и до этого постараться ни разу не струсить…

Наконец-то! На шоссе, на звук — метрах в сорока — остановилась машина, хлопнула дверь, и через три минуты из чернильного мрака ночи перед Одиссеем внезапно появился сухопарый седой араб, несущий на одном плече метровый свёрток из мешковины, а на другом — потёртый хурджун с чем-то металлически-тяжелым, утробно звякающим при каждом шаге.

— Принёс?

Араб кивнул и сгрузил свою ношу у колеса "рено".

— Как Макс и просил — АКМ под семь шестьдесят две, шесть снаряженных магазинов, двести патронов россыпью и пару гранат.