Александр Усовский - Переход хода

Шумел прибой.

Море, непрерывно набегавшее на берег бесконечными свинцовыми, серо-стылыми волнами, украшенными по гребням белёсой рваной пеной — было в этот ранний час свободным, бескрайним и безбрежным, как в первый час творенья. Ни один корабль не рассекал его волн, ни один человек не ступал на его берега — и лишь крикливые чайки тревожно перекликались над его покрытым рябью утренней зыби простором. От кромки уходящих в предрассветную дымку песчаных пляжей и до самого горизонта море, казалось, вновь стало такой же, едва пробудившейся, стихией, дерзкой и необузданной, какой оно было на заре времён; казалось, что оно вновь стало тем морем едва лишь рождённого мира, которое только готовилось создать в своём лоне великие античные цивилизации Финикии и Микен — и где-то совсем далеко, в голубоватой дымке грядущих веков и тысячелетий, ещё только смутно маячили в будущей его судьбе беспечно юные миры Эллады и Рима. У этого пустынного в этот предутренний час, беспечного и солёно-ветреного, свободного, как в первый день сотворения мира, моря опять всё было впереди — как будто не было за его плечами десяти тысяч лет человеческой истории…

В это студёно-промозглое декабрьское утро, стряхнув с себя унизительную роль развлекательного туристического бассейна, которую оно поневоле выполняло с мая по октябрь — это море снова стало свободной стихией новорожденного мира, ещё не покорённого человеком. Оно дышало пусть едва уловимыми в резком холодном воздухе декабря, но такими волнующе нездешними, пряными и терпкими, ароматами дальних стран; оно оставляло на губах привкус грозы, тревожило душу, бередило что-то неосознанное, таящееся в глубинах подсознания; как и сто, и тысячу, и десять тысяч лет назад — море опять звало в дорогу, манило непознанным отважных и пугало неизвестностью осторожных. Море, казалось, готово было дать шанс каждому случайному прохожему, оказавшемуся в этот ранний час на его берегу — забыть все его прежние заботы и хлопоты, отбросить в сторону все свои, ещё мгновение назад казавшиеся крайне важными, но вдруг ставшие никчемными, повседневные дела — и стать Его человеком, человеком моря — моряком, пиратом, торговцем или контрабандистом (или всем вместе, как это обычно и бывало в те давние времена, которые хранила в глубинах своей памяти поседевшая в тысячах бурь серо-стальная колыбель человечества). Солёные брызги и порывы яростного ветра звали смелых и безрассудных с головой окунуться в атмосферу тревожных рассветов и ослепительно ярких закатов, которыми можно насладиться лишь с качающейся палубы утлой галеры посреди зыбкого всевластья Океана. Колеблющихся же и недоверчивых Море едва слышно, негромким шёпотом прибоя, призывало разделить с ним свежесть утреннего бриза и бесконечность пробуждающегося мира, познать тайны мирозданья и рискнуть таким пустяком, как жизнь, — ради счастья проникнуть в его непознанные до сих пор тайны; и решительно невозможно было отвернуться от него в этот рассветный час.

На балюстраде пустынного в это декабрьское утро приморского кафе у гостиницы "Глобус", что в курортном местечке Слынчев Бряг недалеко от Бургаса, сидело двое мужчин — один, невысокого роста, в светло-сером плаще, мелкими глотками прихлёбывал кофе, второй, широкоплечий, в чёрной кожаной куртке — крутил в руках высокий стакан из-под минеральной воды, периодически наполняя его из пластиковой бутыли и выпивая налитую воду в три глотка. Кроме этой парочки, на балюстраде, съежившись в углу, дремала на листе картона, принесенном вчера сердобольным англичанином, уставшая дворняга, да иногда на трубы ограждения садились крикливые вздорные чайки — поэтому именно это место и было выбрано этими людьми для разговора.