Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

Этой же ночью произошло еще одно событие, правда, не на «Гермесе», и не на планете, и даже не в нашей вселенной — в мире мнимых вещей. Называлось оно ВТОРОЙ СОН ФАСТЕРА.

После сытного ужина и вечерних мантр, когда огни звездолета уже догорали, тлея в естественной темноте, Фастер окунулся в свою кровать, задавшись одним философским вопросом: какое утверждение ближе к истине: тьма есть отсутствие света, или свет есть отсутствие тьмы? Пустые по своему содержанию мирские науки, конечно же, оказались беспомощны перед поставленной проблемой. Ответ неминуемо лежал в плоскости религии. Итак, думал он, Брахма есть свет, отсутствие Брахмы — тьма. Размышляя таким образом, он не заметил, как увлекся течением собственных мыслей, окунулся в реку Забвения, а она, в свою очередь, быстро уносила его в бескрайний океан Сновидений…

«…планета озарялась утренним светом, подобно фонтану, бьющему из-за горизонта и разбрасывающему свои яркие брызги по всей атмосфере. В метановом воздухе чувствовался слабый привкус прокисшей ягоды. Самого солнца не было видно: похоже, его не увидят здесь никогда. Могилы, эти осязаемые наваждения, как и прежде, тянулись ровными рядами от одной бесконечности до другой. Над ними висело нечто огромное серое, с проблесками инфернального свечения, называемое небом. Глядя на эту застывшую панораму, Фастер подумал, каким сочетанием слов ее лучше охарактеризовать? Утро Загробного Мира? Конечная Станция человеческих путей? Остров Смерти и Тления? А может, планета Остановившегося Времени (сломанного времени)?.. Нет, пожалуй, слова бессильны передать то, что чувствовал взор.

Каждый памятник, монолитной глыбой вырастая из песка, был облачен трауром, а под ним покоилась целая человеческая судьба. На нем, как медальон на груди солдата, виднелась маленькая фотография: наверное, единственный образ чего-то живого, хотя и навеки застывшего. Вся планета была покрыта слоем накопившейся здесь печали: не высказанной в словах, не излившейся в рыданиях, но незримо пропитавшей все вокруг. Тут не было людей, которые могли бы почувствовать эту скорбь. Члены похоронных компаний людьми, разумеется, не считались — полумертвые полумеханические работники, не способные ни на что, кроме отвращения, страха и ненависти.

Тут только Фастер заметил (а странно, это должно бы броситься с первого взгляда) совсем неподалеку среди могил на белом мраморном подиуме возвышается великолепный храм, архитектурно напоминающий ротонду. Длинный шпиль позолоченного купола, казалось, протыкал небо и своим окончанием уходил в совершенно иной, невидимый отсюда, мир. В золоте храма сгорали лучи так и не взошедшего солнца. Эффект мнимого пожара выглядел довольно впечатляюще, особенно на фоне повсеместной мрачной серости. Но это далеко не все — лишь неживая часть общей картины. Дело в том, что у подножья храма находилась толпа… выразимся приличней: общество умерших душ. Да, то были именно они! Все облаченные в белоснежные праздничные одежды они, видимо, спешили на молебен. На лицах — радость, во взорах — непонятное для живых счастье посмертного бытия. Количество?.. Да кто их поймет: сотни… может, тысячи, если не миллионы.

Фастер почувствовал в себе борьбу двух желаний. Первое: позвать скорее Кьюнга и Айранта, чтобы эти безбожники воочию убедились в собственном невежестве. И второе: притягательная сила великолепного здания была столь велика… Он сделал шаг, другой, третий… Не помнил сам, как очутился вблизи и уже рассматривал стены храма: они выглядели монолитным драгоценным камнем бирюзового цвета — нет на Земле ему названия, нет там его вообще. Замысловатый узорами барельеф излучал святость, дышал этой святостью и, похоже, сам из нее состоял. Идеал всего чистого и совершенного. Он дотронулся до стены и почувствовал, как некая живительная сила проникает в его тело, наливая приятной теплотой каждую клетку. Подобно тому, как язык, попробовав на вкус заморские, ранее неведомые яства, в восторге от них, так и взор, не видевший до этого ничего подобного, немел и таял от внутреннего торжества.

Фастер смешался с толпой молящихся и вошел внутрь.

Свет огромнейшего паникадила, свисающего с потолка (во всяком случае, чего-то на него очень похожего) не шел в сравнение ни со светом солнечным, ни, тем более, с его искусственными подделками. Храм, словно живыми водами, был наполнен верующими. Звучало пение хора, пробуждающее в душе долго дремавшее там чувство прекрасного — острое, граничащее с экзальтацией. Но самое странное было то…