Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

Крахт чувствовал, что звезды в глазах становятся еще бледней и еще менее реальней. От внутреннего отчаяния и недоумения стало тяжело дышать. Темнота… Почему-то именно в эту секунду он подумал, что темнота — и есть цвет отчаяния. Значит, все снаружи: галактическая пустота, планета, сама вселенная полны этого отчаяния. Обреченный мир обреченных идей…

Ладно, философию пока оставим. Вернемся к тому, что перед глазами. Честное слово, если бы хоть одна могила оказалась разрытой, ему бы стало легче. Тогда бы этот кошмар имел хоть какое-то объяснение. Но тупое непонимание происходящего раздирало душу и жгло внутренности. Взвыв от злобы, он нацелился пистолетом в памятник Айранта, нажал пусковую кнопку и продолжал слушать пустоту. Выстрела не было. Чего и следовало ожидать.

Швырнув в пески эту бесполезную игрушку, он побежал назад, к звездолету.

– К чертям все! Взлетаем!

Дневной свет внутрибортовых огней казался непривычно резким после ослепшей тьмы. Крахт отдышался, попытался собрать и упорядочить свои мысли, но еще одно тревожное предчувствие заставило его остановиться.

– Кизз! Где ты?!

– Я здесь… — словно дуновение ветра донеслось из какого-то отсека, но… похоже, голос был не его. Да и произнесено было на языке землян, которого Кизз совершенно не знал.

Крахт влетел внутрь отсека и тут же с визгом выбежал обратно.

– Нет!.. Нет!.. Нет!! (На их языке без перевода это звучало примерно как «Бляйд!.. Бляйд!.. Бляйд!!»)

Он начал кричать, доводя себя до хрипоты и боясь снова заглянуть туда. Увиденная картина длилась всего долю секунды, но удар был достаточно сильным, чтобы получить психологический нокдаун.

Кизз был распят на стене, приколоченный к ней гвоздями. В его теле торчали восемь ножей… Да, зрелище чем-то знакомое: два из них были загнаны в уши, два по самую рукоятку торчали из глаз, один перерезал горло, а три остальных входили в область сердца (если только у нелюдей сердце находится в том же месте, что у нас). Единственное, что не успел заметить обезумевший гуманоид — слово «МЕСТЬ», размазанное желтой кровью на полу. Но это уже ничего не меняло.

Крахт не помнил, как и почему он снова вывалился во внешнюю тьму. Грудь самовольно издавала протяжные стоны, сознание подернулось туманом, в душе уже не оставалось никаких чувств, кроме агонизирующего страха. Он медленно брел между могил. Или… сами могилы медленно проплывали с обеих сторон, погоняемые волнами желтого моря. Поверхность пошатывалась под ногами. Ему вдруг стало казаться, что фотографии на памятниках ожили, а запечатленные на них лики стали разговаривать друг с другом. Снизу из-под толщи песка доносился чей-то шепот, смех вперемешку с плачем и воплями. Он закрыл глаза, заткнул уши и громко крикнул:

– Нет!!

Помогло. Все затихло… Он продолжал свое бессмысленное шествие по умершему кладбищу, совершенно не понимая, что дальше предпринять. На «Гермесе» его ждет явная смерть. Совершенно непонятная и невесть откуда взявшаяся, будто мистическое наваждение, но смерть — это точно. Может, связаться с советом Троих? Но тогда придется докладывать о своем позоре, и уж помощи точно не жди… «Все-таки, что происходит?», — думал Крахт, — «Я не верю в мистику… должна… должна быть какая-то причина.» . Спутавшиеся в комок мысли суматошно принялись искать объяснение происходящему. Он постоянно озирался и вздрагивал даже от собственного неосторожного движения. Темнота играла с его воображением туманными образами, словно пыталась подсказать. И тут… в его сознании родилась наконец смутная догадка. Колыхнулась тень одной идеи — настолько бредовой, что будь он в любом другом состоянии и в другой ситуации, всерьез не стал бы и размышлять над этим.

Видимо, Флинтронна и в самом деле являлась исключением из общего для всех правила логической закономерности. Фундаментальные законы вселенной будто бы не властны на ее поверхности. И тем не менее, мистика здесь совершенно ни при чем…

Он подошел к могиле Кьюнга, еще раз хорошенько задумался и посмотрел на нее так, словно желал проткнуть взором пески. Потом почти бесчувственными похолодевшими ладонями взял лопату и принялся копать.

Так и есть: ТРУПА НЕ БЫЛО.

Даже в эту минуту Крахт продолжал исповедовать материализм, иной религии не признавал. Даже сейчас, охваченный черной паникой, окутанный черной ночью и вдобавок терзаемый черными предчувствиями, он сразу стал мыслить в правильном направлении. Та-а-ак… Так-так… В воображении все отчетливей стала вырисовываться цепочка подозрительных фактов, в коих былое удивление сменилось настоящим ужасом, и из них, по сути бессмысленных и весьма странных, складывался удачный ребус. Да, разорванные разноцветные картинки слились наконец в решенный паззл. Но теперь чувство страха медленно сменилось злобой — запоздалой и беспомощной злобой на самого себя.