Алексей Борисов - Утро Земли

Касумико громко вскрикнула и с силой стукнула чешуйчатую зверюгу. Та зашипела снова, но второй раз атаковать не решилась. Девушка очень расстроилась, тем более, что из двух ранок потекла кровь. Она прижалась к ране ртом и постаралась выдавить кровь. Так её учили бабка с дедом. Это её и спасло.

Девушка сплюнула на песок и быстро собрала сумку. Змея испортила ей настроение, и рисовать расхотелось. И почему-то стала кружиться голова, а в укушенную руку потёк неприятный холод.

Последние несколько шагов она сделала уже в бессознательном состоянии. И даже не почувствовала боль от падения. Смертельно опасный отёк на руке увидел другой человек.

Он оказался рядом случайно.

Вернее, не совсем так. Он даже не знал, кого увидит в зарослях. Знал только, что этому кому-то очень плохо.

Когда он подрос, то мысленно посмотрел на себя со стороны. Если кто-нибудь решит написать портрет «самого обычного человека», он подойдёт на роль натурщика. В нём не было ничего особенного. Самое заурядное лицо, черты можно назвать правильными, если чуть-чуть подправить тут и там. Спокойный взгляд карих глаз не притягивал и не отталкивал. Он даже одевался невзрачно. И дело тут было не только в природной скромности, не только в том, что его родители, выходцы из России, были людьми верующими и следили за соблюдением меры во всём. Просто, он не обращал внимания на внешний лоск, его это не волновало.

Он чаще слушал и думал.

Мама с папой считали, что сын усердно проявляет смирение и слушается.

Так, конечно и было. Только слушаться и слушать – вещи разные. А Николай слушал.

– Грешно так думать, – говорила мама за столом, когда отец снова и снова рассуждал о том, как невозможно примирение православного христианства и буддизма. С этим мама не спорила, но отец в рассуждениях шёл дальше. Раз нет примирения, нет смысла и строить для этих косоглазых антихристов города и фермы. Пусть они убираются к себе на Ниххон. Ведь много лет назад они прилетели на материк и обратили выживших россиян в рабство.

– И теперь мы должны им строить? – возмущался отец.

Никол ковырял палочками рисовую кашу и не поднимал от тарелки взгляда. Вовсе не потому, что боялся встретиться с гневом в глазах отца. Всем своим существом он обратился в слух.

– Ты посмотри, чем мы едим!? – отец стукнул палочками по столу.

– Ты не хуже меня понимаешь, что это развивает моторику и не менее удобно, чем другие столовые приборы.

Мама была права, подумал Николай. Большинство русских попали в Союз Юга сюда из научного городка на Дальнем востоке. Отсюда широта кругозора, критичность и общий уровень образования. В свои неполные семнадцать Николай успел это осознать, кое-что почерпнуть из редких книг, сумел многое узнать, пока слушал разговоры людей.

– Тренировка моторики – это, я не спорю, правильно, – отец снова взял палочки, – Но я жду не дождусь, когда нас отсюда заберут на Марс. Там не будет этого противоречивого сосуществования. И, по крайней мере, будут нормальные вилки.

Николай между тем внимательно изучал переплетение нитей в грубой материи, из которой была сделана рубашка. Этот разговор он слышал далеко не впервые. Ну что же, пройдёт несколько месяцев, и они действительно улетят на Марс. А японцы нет. Тут отец может быть спокоен. Говорят, они как будто задыхаются там, уже на орбите. И просят вернуть их домой. Может, всё дело в радиации, к которой они привыкли? Да нет, живут же вот они в Союзе Юга, а тут совсем низкий фон, не то, что Ниххоне. Правда, сам Николай там не был. Только слышал обрывки разговоров.

Он слышал многое. А может, видел. Это получалось почти со всеми, только с некоторыми лучше, а с некоторыми хуже. Настроения и эмоции окружающих были так отчётливы и ярки, словно расцвечены красками. Он видел их оттенки и перемены даже тогда, когда люди молчали. Даже тогда, когда люди оказывались вне поля зрения. Он опасался что-то пропустить и от того весь обращался в слух. Его привычки многих раздражали.

– Ты слишком тихо ходишь. Напугал опять.

Николай вслушивался. И от того видел-слышал-ловил многое. Иногда восприятие могло сделать остановку на том или ином замечании, фразе, обрывке диалога, тончайшем намёке на образ. Два слова о больном ребёнке, об изголодавшейся собаке, о забытой и засохшей корке хлеба. О бессильной и наивной радости того, кто никогда не знал тепла искренней ласки. О тихом и всепоглощающем ликовании человека, который никогда не ел досыта и вот однажды оказался за праздничным столом. О ребёнке, который не знает, что может быть нежеланным. О старости, в которой одно утешение – не думать бы о том, что в трудный час, когда силы откажут, некому будет поднести воды.