Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)

— Что зависть, тут плакать хочется… А это? — таможенник перетряхивал сумки. — Одна квартира, вторая квартира…

— Сын подрастает, что же ему теперь, без квартиры сидеть?

— Так вы сидеть или лететь хотите, я не понял? Ну, вы как хотите, а с трехэтажной дачей я вас не пущу…

Я смотрел, как человек мнется перед таможней, грозится кому-то нажаловаться, долго смотрит на свои баулы, наконец, собирает их в охапку, уходит в зал ожидания.

Помню, как бросился к таможне, благо у меня при себе ничего не было, хотел крикнуть — меня, меня возьмите, вот, нет у меня ничего — таможенник сделал руки крестом, гаркнул — обед! — повесил на двери цепочку.

— Уважаемые пассажиры, просим вас пройти в следующий зал…

Проходим в следующий зал, тащим с собой свои чайные сервизы, костюмы, машины, квартиры, дачи, кто-то тащил с собой в бауле личный самолет, мы посмеивались над ним, на хрена в самолете — самолет…

Устраивались в зале ожидания на заслуженном отдыхе, разбивали садики, огородики, цветочки, красили особнячки. Про самолет вспоминали так, вскользь, а помнишь, Лешка, как по молодости-то… как туда рвались?

Однажды ночью видел что-то за окном, какие-то огни, взлетавшие к небу, так и не понял, то ли видел, то ли приснилось.

— Уважаемые пассажиры…

Уходили из зала ожидания — поодиночке, один за другим, за двери, которые тут же закрывались за входящим, и что там было дальше, никто не видел. Все меньше было знакомых лиц, все больше приходили какие-то — из других залов ожидания, разбивали свои огородики, красили фасады своих домиков…

— Уважаемые пассажиры, в нашем аэропорту работает крематорий, если кто-то из ваших близких скончался, вы можете воспользоваться услугами…

Когда это было?..

Вот тогда и было… провожал кого-то из своих в очередной зал ожидания, когда увидел их. Сначала даже не обратил внимания, мало ли молодых парней и девчонок бежит с сумками из одного зала в другой… Только потом прислушался, дошло до меня, понял…

— Уважаемые пассажиры, просьба пройти на посадку…

Резво они бежали, ой, резво, где мне за ними угнаться… кто-то хватал за полы пиджака, вы куда, дедушка, у вас сердце не выдержит, я не слушал, бежал за ними, подождите меня, меня… Уже не понимал, то ли бегу, то ли падаю, куда-то в никуда, тянусь, тянусь к взлетной полосе, боже мой, какая она длинная, как далеко огни, огни, и не поймешь уже, то ли самолет это, то ли…

2013 г.

Каждый раз — как только таял снег, как только уходил ледник, как только начинало по-настоящему проклевываться солнце — появлялись они. Прилетали откуда-то — из ниоткуда, поодиночке, стаечками, стайками, стаями, стаищами, начинали вить свои гнезда.

Поначалу — незамысловатые, простенькие, плетененькие, потом складывали какие-то норки, норочки, норушки из камней, домики, целые города — по берегам рек. День и ночь слышал я их щебетание, суетливое копошение, странные песни, от которых непонятно сжималось сердце.

Мне они не мешали. Ну… почти. Иногда портили что-нибудь в моем собственном доме, в моей работе, но редко, — от землетрясений и тайфунов доставалось больше, про метеорит, я окрестил его Проклятым, уже и не говорю.

А они жили. Слетались — отовсюду, вили гнезда, поначалу их было немного, потом — полчища, полчища, расселялись по всей земле, щебетали, чирикали, шумели — день и ночь. И гнезда становились — все чуднее, уже не какие-то там плетушки, а каменные норы, рвущиеся до самых облаков. Бывали среди их гнезд настоящие шедевры — мне хотелось забрать их себе, и если бы там не пищали птенцы, ей-богу, я бы это сделал…

Их гнезда… в первый год своего изгнания мне было не до них, и ни до кого, ни до чего. Во второй год мне стало интересно — ходил, подолгу разглядывал их колонии по берегам. Потом — год от года — они все больше стали раздражать меня, к стыду своему признаюсь, было время, когда я жег их — хотя бы вокруг моего дома, чтобы не шумели. Потом уже, потом — лет через десять — я понял, что мне не хватает их, и когда они улетали, или когда что-то случалось с их гнездами — больно сжималось сердце…

Вот так мы устроены… в первые годы изгнания чувствовал, что и не выживу — здесь, на чужой планете, что бы там ни орали медики наши про адаптацию, да вы даже не волнуйтесь, мы вам организм переиначили, дальше некуда. Теперь память о родной земле потускнела, — поистерлась, залегла на дно, и когда в прошлом году узнал, что родной земли больше нет, понял, что ничего не чувствую.