Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)

Пламя… откуда его вообще взять, это Пламя, где оно растет, в каком лесу, на какой ветке… где-то же брали наши предки Пламя, или нигде не брали, или всегда было Пламя, сколько человек был, столько и пламя было. В первые годы, в первые дни горело жарким костром, бросало отблески на стены пещер, факелами пылало на крепостных стенах, ревело в котлах, в турбинах самолетов, в сердце реакторов, и человек становился перед Пламенем на колени, ворошил угли, переводил какие-то рычаги и тумблеры, священнодействовал у очага…

У Очага…

— Кого там нелегкая принесла… нету у меня огня, нету…

Открываю дверь, кажется, сама зима стучит в дом, продрогшая, озябшая, просится на ночлег. Смотрю, и верно зима, седая, патлатая, в белой шубе, с белым посохом…

— Нету огня, нету, — отмахиваюсь от Михеича, что пришел, знает же, нету у меня пламени.

— А я принес, — Михеич заходит, как к себе домой, оглядывается, за ним вбегает ветер, трется о михеичевы валенки, скулит.

— Издеваешься?

— Чего издеваюсь… слыхал же, туго у вас с пламенем… На-ко…

Протягивает мне черепки с драгоценными угольками, еще не понимаю, еще не верю себе — что вижу Пламя. Оно и верно, Михеич, мужик хозяйственный, жена у него умница, детей полон дом, там есть кому за Пламенем уследить…

Падает сердце.

— Спасибо… друг сердечный.

— Да не за что… — Михеич смеется, морщинки бегут по лицу, — не во что.

— А-а, так давай налью, живехонько, мигом…

— Да не-е… пойду я… а ничего у тебя тут, уютненько… хорошо обжился… хозяйки только в доме не видать, вот это худо, что без хозяйки…

— Ну их… Жил тут с одной, та еще змеюка была…

— Настька, что ли?

— Ну…

— А чего, — Михеич испуганно смотрит на меня, — померла?

— Какое… сплюнь. Разбежались. Сейчас уж не знаю, где она…

Михеич качает головой, жду, сейчас начнет читать мораль, эх, молодежь, эх, в наши-то годы, эх, времена… Нет, ничего не сказал, покачал головой, вышел в морозную ночь, и ветер за ним умчался, виляя хвостом.

Не умирай.

Что угодно, только не умирай…

Прошу огонь, молю огонь, не слышит, не понимает, вянет, гаснет, роняет красные лепестки. Бережно раздуваю Пламя, бережно подбрасываю ветви, бережно ворошу угли — Пламя меня не слышит.

Умирает.

И что ему не так, чего ему не хватает в моем доме, в моем очаге? Вроде все при всем, и дом добротно сколотил, и очаг своими руками выложил, изразцами украсил, и решетку у очага сделал, и наличники на окнах, живи в таком доме да радуйся, а Пламени все не живется.

Зазевался, задумался, и вот, нате вам, скакнуло Пламя, скользнуло на половицы, прыг-скок по досточкам, по половичкам, под стол, под кровать…

Да не загорелось, лучше бы загорелось, а то на тебе, прыг-скок пламя — и за порог, и на улицу. Я за ним кинулся, да за пламенем разве угонишься, вон оно, несется на тоненьких ножках, уши торчком, красный хвост только так мелькает, я за ворота выбежал, а его и нет уже…

Закрываю калитку, иду к Михеичу — оделся легонько, ветер свое дело знает, уже бросается мне на грудь, лает, виляет хвостом, царапает горло — ледяными когтями. Ничего, Михеич за три дома живет, доберусь, хотя неловко уже четвертый раз идти, опять Пламя не удержал…

Ну только сбеги у меня, окаянное…

Запер в клетку на замок, ключ себе на шею повесил. Хотя в клетке его тоже не удержишь, это я уже в отчаянии Пламя в клетку запер…

За окнами снег, по улицам ветер гуляет, задувает во все щели, вынюхивает, выискивает чего-то, где бы согреться, да где он, ледяной, согреется. И — темным-темно на улице, ни огонька, ни огонечка, ни огонечечка, и во всех окнах — темень кромешная. Кто-то еще пытается что-то разжечь, растопить, тлеют лучинки — да то разве Пламя, то так, огонек, и не светит, и не греет, самого себя освещает, самого себя согревает.

Как вымерло все на улице.

Не приживается Пламя. Да что Пламя, на таком холоде и человек не приживется, не то, что Пламя. Достали уже со своим Обледенением…

Снова стучится в дверь зима, холодная, голодная, чует живую кровь. И ветер гуляет по комнатам, метет пол снежным хвостом.

Открываю.

— Привет.

— Привет и ты, коли не шутишь… чего на пороге встал, ты уж давай, или туда, или сюда, холоду напустишь…

— Ой, ой, это откуда куда я холоду напущу, с улицы в дом? Уж не наоборот ли? — смеется Антошка, входит в дом, поеживается. — Ничего у тебя, еще терпимо как-то, у меня вообще дубак… Я к тебе чего пришел-то, на допрос пойдешь?

Холодеет душа. Кажется, куда ей еще холодеть, а ведь холодеет…