Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)

— Фильмы смотрел.

— Ну вот видишь… вот я и есть… — он снова подмигнул. — Умер в две тыщи сорок седьмом году, а сам до сих пор тут… на записи…

Это было уже слишком. Я потянулся к кнопке POWER, говорят, нельзя так выключать, сломаешь, а что делать, тут не то что выключить, тут экран разбить хочется…

— Да ты что? — он встрепенулся, как будто высунулся из экрана. — Да ты погоди, что боишься-то, съем я тебя, что ли?

Он тоже потянулся туда, в сторону красной кнопки, я уже толком не понимал, где он, по ту или по эту сторону экрана, мне показалось, что он коснулся моей руки — на какие-то доли секунды…

Экран погас. Надо бы выдернуть этот проклятый диск… я несколько раз пытался подцепить его пальцами, диск не поддавался, сидел прочно, ага, значит, я все-таки что-то сломал… еще бы не сломал, пить надо меньше, тогда и новенькие плееры ломать не будем, а то привидится же такое…

Спать, спать… завтра на работу, еще не хватало пьяному на работу явиться, то-то будет весело. Спать… Легко сказать, спать, все посматривал на экран, боже мой, привидится же такое… спьяну… ну ладно черти всякие мерещились, или собачки маленькие по потолку бегали — такое бывало, но чтобы вот так… Политический этот обогреватель, или как его там…

Перекрестился, прочитал Патер Ностер, на душе полегчало.

Не доберется он до меня…

Не должен…

…я бежал по бесконечной земле — из ниоткуда в никуда.

…то ли снилось, то ли не снилось, привиделся какой-то бред — уже в который раз, навалился на меня среди ночи. То ли во сне, то ли наяву видел землю — большую, бескрайнюю, в вечерних сумерках горели огни — города, города, города, гремели комбинаты, иногда я пересекал широкие поля, по ним ползли и ползли какие-то вертушки, я догадался — комбайны…

Странный мир…

Как я сюда попал?

И не подумаешь, и не остановишься — какая-то сила гонит и гонит вперед…

Бескрайняя земля — я вижу тающий свет сумерек, вижу, как с запада ползет что-то темное, холодное, как зимняя ночь. И люди идут навстречу темноте, и хочется упредить, крикнуть: берегитесь — и слова стынут в горле…

Что-то берут, что-то тащат из темноты люди, вон несут какие-то яркие одежды, и я вижу, как одна за другой замирают большие фабрики.

Некогда думать… бегу, бегу сломя голову по большой земле… Как будто настигает кто-то — но нет сил обернуться.

Снова что-то тащат из темноты люди, берут из темноты караваи хлеба, большие, душистые — замирают комбайны на полях…

Люди снова тянутся в темноту, исчезают в сумерках. Медленно — один за другим — гаснут окна домов, пропадают в темноте большие города, я уже не вижу, куда бегу…

Тьма сгущается… даже не тьма, не холод — какая-то жуткая пустота, безлюдье, которое кажется страшным. Бегу наугад, ищу человека, хоть одного человека — нет никого, огибаю руины когда-то огромных зданий, спотыкаюсь о чьи-то белые кости…

Из темноты выходит Джефферс, я бросаюсь к нему, он как будто не узнает меня, мой хозяин, идет по обезлюдевшей земле — зловещий, жуткий. Не сразу замечаю у него в руке нож, взмахивает, пронзает лезвием землю… еще… еще… из безлюдной земли хлещет черная вода, присматриваюсь, понимаю, что не вода — кровь заливает темную пустыню…

— Не на-а-адо-о-о!

Черт…

Подскочил на кровати.

За окнами сыпал и сыпал снег, что ему еще делать, вспыхивал в лучах фонаря на крыльце, дальше до самого комбината тянулась непроглядная тьма. Где-то там была труба, на ней завтра над поставить давление на десять, на десять, а не на двадцать, тут, главное, не ошибиться, не перепутать… но это завтра, не пойду же я среди ночи вертеть трубу, так чего ради не спится-то, спать, спать…

Труба… по ночам, когда не спалось, думал про трубу, какая она великая, и какой я великий, что служу этой трубе, на которой держится мир. Конечно, труба была не одна, их было много, по одним трубам текла черная вода, липкая и вонючая, где-то по трубам под давлением гнали газ, которым нельзя было дышать, еще были провода, они назывались ЛЭП, по ним я гнал на запад ток, который получался на фабриках, они назывались ТЭС.

На запад, на запад…

Труба… кто-то выбрал меня жрецом священной трубы, кто, кто-то — конечно, хозяин, не помню, как и когда это было, моя память легко стирала ненужные картинки, оставался только комбинат, октановые числа, степень очистки, уровень давления в трубе, киловатты в час, красный колпак хохочущего хозяина, который нес подарки…

— А ты, парень, трубу береги, — вспомнил я светлые глаза хозяина, — думаешь, чего ради тебе эту трубу дали? На трубе, считай, весь мир держится… перекроешь трубу — весь мир к чертям пропадет, конец света будет…