Мэри Расселл - Птица малая

— Думаю, я разочаровал Супаари, — сказал Сандос на следующий день. — Работать с Энн было для него удовольствием, и они очень нравились друг другу. А я вовсе не был приятным собеседником.

— Вы были убиты горем, напуганы, истощены, — решительно заявил Фолькер.

А Джон кивнул, впервые согласившись с тем, что сказал Йоханнес Фолькер. — Да! Жалкий сотрапезник.

Сегодня голос Сандоса звучал весело и оживленно. Джулиани явно не одобрял такое странное расположение духа; Сандос его игнорировал.

— Я не уверен, что Супаари все досконально продумал, прежде чем принять меня в своем доме в качестве иждивенца. Так сказать, спонтанный жест межпланетной доброй воли. Может, он хотел в итоге передать меня правительству. — Сандос пожал плечами. — Во всяком случае, он был жизненно заинтересован в торговых аспектах этой ситуации, а из меня вышел неважный экономический советник. Супаари спросил как-то, не считаю ли я, что с Земли могут прибыть другие группы. Я сказал, что мы радировали на свою планету о нашем положении и что другие вполне могут прилететь. Но когда это произойдет, нам неизвестно. Он решил учить с моей помощью английский, поскольку это наш лингва-франка. Он уже начал перенимать его от Энн.

— Итак, ты работал как лингвист, — сказал Джулиани небрежным тоном. — По крайней мере, какое-то время.

— Да. Супаари выжал из ситуации, что возможно. Когда я достаточно окреп, чтобы разобраться, каким языком следует пользоваться, у нас было много бесед. Для него это было хорошей практикой в английском, и он многое мне объяснил. Вам следует быть ему благодарными. Большая часть того, что я понял о случившемся, поступила от него. Супаари был очень полезен.

— Как долго ты с ним пробыл? — спросил Джулиани.

— Не знаю. От шести до восьми месяцев. Все это время я учил ксан. Чудовищно сложный язык. В жизни не встречал ничего подобного. Часть шутки, я полагаю, — усмехнулся своим мыслям Эмилио.

Он встал и начал нервно прохаживаться по комнате, мешая остальным сосредоточиться.

— Ты что-нибудь слышал про насилие, о котором докладывали By и Исли? — спросил Джулиани, наблюдая, как он мечется из угла в угол.

— Нет. Я был в полной изоляции, уверяю вас. Однако могу предположить, что со свойственным им творческим пылом руна стали развивать идею Софии, что их много, а джанаата — единицы.

— Как только Аскама привела By и Исли в резиденцию Супаари, они спросили о тебе, — Джулиани сделал паузу, увидев, что Сандос вздрогнул. — Супаари сказал им, что он уже распорядился твоей судьбой и ты теперь в другом месте. Как же он выразился? А, вот: «Это больше соответствует его натуре». Можешь объяснить, почему тебя убрали из его семьи?

Раздался неприятный смех.

— Знаете, что я однажды сказал Энн Эдвардс? Бог в «почему».

Сейчас Сандос не смотрел ни на кого. Он стоял спиной к ним и смотрел в окно, осторожно, чтобы не зацепиться скрепами за ткань, отодвинув тонкую штору. Затем они опять его услышали:

— Нет. Я не знаю, что у него было на уме, но уверен, что угрызения совести его не мучили.

— Его не мучили, — повторил Джулиани негромко. — А тебя? Ты не сделал ничего такого, что могло вызвать твое изгнание?

— О Господи! — Сандос круто развернулся к нему. — Даже теперь? После всего, что вы узнали?

Он прошел к своему месту у окна и сел, дрожа от гнева. Когда Эмилио опять заговорил, его голос был очень тихим, но он явно сражался с яростью, прижав заключенные в скрепы руки к коленям, уставившись глазами в стол.

— При дворе Супаари Ва Гайджура я был на положении искалеченного иждивенца. Супаари не назовешь взбалмошным, но, полагаю, он от меня устал. Или почувствовал — когда стал достаточно сведущ в английском, — что я выполнил свою роль домашнего учителя языка и что мне пришло время занять, так сказать, иную должность. — Тут он посмотрел прямо на Джулиани. — Меня никогда не спрашивали, чем я хочу заниматься и где предпочел бы жить. А теперь я должен вывернуться перед вами наизнанку?

Когда сразу после рассвета за ним пришли, Эмилио спал. Запутавшись в паутине сна, он сперва не понял, наяву или во сне держат его чьи-то руки, а когда пришел в себя, уже не мог пошевелиться. Впоследствии Эмилио спрашивал себя: почему я не сбежал? — хотя знал, что вопрос глупый. Куда он мог уйти? Где скрыться? Столь же бессмысленно было бороться, требовать объяснений. Первый удар вырвал воздух из его легких, второй — почти лишил сознания. Зная свое дело, они не стали тратить время на дальнейшее избиение. Пока его полутащили-полунесли, Эмилио старался запомнить направление, ощущая, что дорога круто поднимается в гору. Когда они прибыли в Дворец Галатна, его голова уже была ясной и он мог дышать без боли.