Анджей Сапковский: Случай в Мисчиф-Крик

Анджей Сапковский

Случай в Мисчиф-Крик

Перевод. Вайсброт Е.П.

На труп они наткнулись случайно. Он неожиданно глянул на них черными провалами глазниц из-под веток усохшего можжевельника, с которым, казалось, составлял единое целое. На первый взгляд именно так оно и было -- словно человек и дерево умерли вмести. Одновременно. Будто срослись в момент смерти.

Джесон Ривет вздрогнул.

"Конечно, -- мысленно поправился он, -- вместе умереть они никак не могли. Дерево почти совсем без веток, белое, уродливое, полуистлевшее, искореженное, расщепленное чуть ли не пополам. Ясно -- оно умерло давно, очень давно. Человек, останки которого прибиты к нему, наверняка умер позже. Тоже давно, но позже дерева".

-- А чтоб тебя... -- начал было Адам Стаутон, но тут же умолк.

Дядюшка Уильям сплюнул, наклонившись с седла. Преподобный Мэддокс не пошевелился и не произнес ни слова.

Абирам Торп слез с седла, осторожно подошел, раздвинул можжевельники стволом мушкета. Остановился рядом с Измаилом Сассамоном. Спросил что-то. Индеец ответил. Коротко и гортанно.

Череп, отделенный от скелета, был насажен на сук в добрых шести футах от земли. Под черепом, примерно футом ниже, была прибита грудная клетка; между обросшими мхом ребрами торчали трухлявые деревянные клинья. Одна рука, кошмарно растопырившая пальцы, висела около ключицы. Вторая вместе с тазовыми и берцовыми костями, голенями и массой мелких косточек валялась у корня высохшего дерева.

-- Краснокожие, -- убежденно сказал констебль Генри Корвин.

-- Работа дикарей.

-- Измаил говорит, что нет, -- возразил Абирам Торп.

-- Верно, Измаил?

-- Не могавки, -- гортанно проговорил индеец. -- Не сенеки. Не могикане. Не ленни-ленапы.

-- Он сам-то краснокожий, -- фыркнул констебль, -- вот и болтает. Ни один христианин так с покойником не обойдется. Я не удивлюсь, если окажется, что несчастного прибили к стволу живьем. Как думаете, мистер Торп? Ведь вы читаете следы не хуже дикаря, извините за сравнение...

-- Какие там следы, -- буркнул охотник. -- Это ж древность. Он тут уже не один год висит...

-- Во времена войны "Короля Филиппа", -- заметил Адам Стаутон, -- в лесах хватало трупов, не диво набрести в кустах на скелет. Как по-твоему, Абирам, этот тоже висит где-нибудь с семьдесят пятого?

-- Возможно. Мне сдается...

-- Надо похоронить останки, -- перебил преподобный Мэддокс, явно не интересуясь тем, что сдается трапперу. -- Ну, господа, с коней.

-- А времени не жаль? -- поморщился дядюшка Уильям. -- Это ж всего несколько мослов какого-то дикаря, убитого другими дикарями. Пусть...

-- Мы -- христиане, -- хрипло оборвал Джон Мэддокс свойственным ему неприятным и не терпящим возражений тоном. Худой, в высокой шляпе, завернувшийся в епанчу пастор напоминал большую черную птицу. "Большую черную ворону, -- в которой уже раз подумал Джесон Ривет, -- тощую черную ворону на сивом мерине".

Преподобный повернулся в седле и просверлил юношу взглядом, словно исхитрился прочитать его мысли.

-- Возьми лошадей, парень. Отведи к ручью и напои. Побыстрее! Ну, шевелись же! Слезайте, господа. Предадим останки земле.

-- Не взопреем, -- фыркнул плотник Стаутон. -- Делов-то всего ничего. Каблуком землю разгрести...

Генри Корвин что-то недовольно пробурчал, Джесон Ривет не расслышал. Он вел коней в котловинку.

От ручья веяло прохладой, пахло шалфеем и прелой корой. Вода была коричневой от торфа, а в местах поглубже, где течение вымыло ямы, казалась черной в тени склонившихся над котловинкой деревьев. У самого берега росли буки, их ветви наверху сплетались, образуя навес. Под буками, за спутавшимся покрывалом терна, расположились сассафрасы, лиственницы и сосны.

На излучине, на глубине под подмытым берегом, выскочила форель, плеснув не хуже бобра. Джесон Ривет вздрогнул, лошади подняли морды.

-- Если кони напились, -- долетел сверху голос преподобного Мэддокса, -- то веди их сюда, парень. И побыстрее! Двигайся!

"Да перестань ты мною командовать! -- подумал Джесон. -- Перестань смотреть на меня как на слугу, как на негра, перестань мной распоряжаться, да еще таким тоном, словно ругаешь за лень и неверное выполнение приказов. С меня хватит. И хватит с меня, что дядюшка Уильям допускает это, смотрит равнодушно, а то и вовсе прикидывается, будто не видит и не слышит. Эх, был бы жив отец, уж он бы не позволил, никому б не позволил ничего такого. Даже самому преподобному Джону Мэддоксу".