Дмитрий Щербинин: Пробуждение

И вот теперь одна за другой сменялись эти картины, и тут же исчезла мгла - то, что раньше казалось непостижимой, жуткой, неуправляемой громадой, теперь стало прекрасным, то, чем можно было любоваться. Это был живой, голубой цвет - это была родственная ему глубина, которая несомненно хранила в себе множество тайн, готова была поделится с ним этими тайнами, а точнее напомнить. Ведь Алеша не раз уже погружался в эти воды - это было когда-то прежде, и многие-многие приключения были связаны с подводным царствием. Но теперь он стремился вверх, легко рассекал эти глубины - все ярче, все яснее становился спокойный, но и трепетный, живой свет солнца. И, когда он вылетел из воды, и, вздымаясь все выше, видел простор океана, видел паруса кораблей возле дальних берегов, и сами эти дальние берега, все залитые голубым светом океана, все такие свежие, наполненные раздольным ветром - в эти прекрасные мгновенья он вспомнил, что когда-то уже испытывал подобный восторг, тоже тогда вздымался из водной бездны - тогда это было перед самым пробужденьем, и он уже чувствовал, что проснется, и что никогда в жизни не вернется в этот сон, и тогда, при том безмерно далеком пробужденье, он взмолился неведомо к кому - со слезами молил, чтобы в мгновенья смерти, независимо от того, какой должна была быть его жизнь, кем бы он не стал - чтобы вся накипь очистилась, чтобы в самой смерти он вспомнил этот голубой простор океана, и весенних, неведомых земель...

И тут его подхватили руки, и он оказался вместе с крестьянским мальчиком, сидящим на спине деревянного летящего коня. Конь летел с огромной скоростью, и вскоре остался позади океан, стремительно отлетали сказочные страны. Мальчик говорил:

- Что же, ты прошел испытание; ты искупил то, что не сдержал свое слово...

- Простите, простите меня пожалуйста! - со слезами взмолился Алеша.

- Ты уже получил прощение. Ты научился летать, и теперь мы вырвемся из этого ограниченного мира в твой город. К подъезду. Наконец то!..

Мальчик засмеялся, и Алеша поддержал этот смех, ему действительно было очень хорошо. Сначала еще хотелось расспросить, отчего произошло это наказание, почему было так больно, но он сдержался, потому что расспросы были тщетными, и он в сердце своем чувствовал, что знает ответ - он хотел донести свои мечты до толпы, но он не мог этого сделать, и сами мысли так неумело выраженные, так жестоко высмеянные показались ему глупостью, идиотизмом - самое святое, что было в его душе показалось ему идиотизмом, и он сам себя наказал болью, отчаяньем... Но он не хотел над этим долго задумываться, ибо хотелось как можно скорее вырваться к свету.

Вот задули, завыли вокруг них зимние ветры, армии темных снежинок в стремительном, безумном вальсе закружили возле - кажется, они прилагали последние усилия, чтобы остановить их, чтобы бросить на те безжизненные поля, которые простирались теперь под ними. Но нет - не властны были что либо сделать эти снежинки, и вскоре остались позади. Они вылетели в длинный-длинный коридор, который весь заполнен был толпой существ с красными глазами - все они вопили, и пытались задержать летящих. Вытягивались призрачные, размытые руки, хватали летящего за ноги, и в глазах была только лютая зависть и злоба - жажда, чтобы он остался среди них. И вот сразу несколько рук ухватили его за ногу, с силой дернули вниз, и тогда он повалился в их массу, и они вновь стали давить его, бить, желали повалить его себе под ноги, чтобы никогда он уже не смог подняться. Но тут он вновь вспомнил нежные очи той девочки на лестнице, и тут же появились силы - он смог поднять руку, и мальчик выхватил его, вновь усадил в седло, и дальше, уже одним рывком они перенеслись к распахнутой двери, и вылетели на лестницу Ваниного дома.

* * *

Он не знал, сколько отсутствовал, но где-то в сердце понимал, что время здесь идет совсем иначе, чем привычное ему. Он понимал только, что, странствуя в мирах за этой дверью, очень-очень долго отсутствовал, вот только не в веках, и даже не в тысячелетиях нужно было измерять этот промежуток. Но лестница была прежней - такой, какой он помнил ее в самые лучшие мгновенья, окно было распахнуто, а за ним золотился солнечный день, слышалось журчание ручейков, да еще отдаленный, тоже похожий на пение, смех детворы. Да - лестница вновь была чистой, весенней лестницей, и хотелось бросится и лететь с этажа на этаж в поисках ЕЕ. Он, даже забывши, что сидит на коне, пролетел в счастливом вальсе несколько десятков этажей, и тогда почувствовал, что ЕЕ теперь нет на этой лестнице. Это нисколько не опечалило Алешу, так как он знал, что непременно найдет ЕЕ, и вот конь, повинуясь его воли, вылетел в одно из распахнутых окон. Открылся родной, преображенный весной город - везде сияла сирень, все казалось более просторным, нежели было... где? Где, право это было?.. Он вылетел с уровня своего восьмого этажа, и сделав один, наполненный ветром полукруг, конь опустил его на землю возле подъезда. Там уже ждала его мама, и улыбалась и ему, и солнечному свету. Вот молвила: