Валерий Генкин - Сшит колпак

— Разве он уезжал?

— Наверно уезжал, раз возвращается. Он привез нам подарки.

— Радость-то какая! — завопил Дмитрий. Он набросал в подол рубашки дюжину колпачков и понесся навстречу Дамианидису, который царственно въезжал на поляну, гоня перед собой двух бело-рыжих коров с привычной грустью во взоре. Игельник, вполне голый, нахлобучил венок и шел за Родчиным, прижимая ладони к тощей груди.

— Ха-ха, санкюлот! — Евгений радостно тянул палец к Борису.

— Выпей с нами, животное, — просил Дмитрий, обнимая нежную шею коровы и тыча в синеватые губы конический плод.

— С нами, с нами! — Густой золотистый сок стекал по запрокинутому подбородку Бориса. — Такая встреча, мы снова вместе. Выпьем и спляшем!

Вдруг стало очень тихо. И Евгений Дамианидис сказал:

— Атас, кролики: морковка идет!

Он продолжал сидеть на приземистой рыжей скотине с пустым колпачком-бокалом в каждой руке. Родчин благодушно улыбнулся и икнул. Игельник блаженно прикрыл глаза.

На поляне появился босой человек. Выцветший балахон. Голый квадратный череп. Запавшие глаза. На лбу светлое пятно. Тяжелая голова — непосильный груз для тонкой шеи. Он часто кивал.

— Экий кивала, — пробормотал Борис.

— Я как раз вспомнил анекдот, — сказал Евгений. — Очень кстати.

— Прекратить балаган, — сказал пришелец в балахоне тусклым голосом.

— Представьте, входит в палату человек и спрашивает больного: «Какой у вас рост?»

— Прекратить!

— «Сто восемьдесят сантиметров, доктор», — отвечает больной.

— Ваше кривлянье бесполезно!

— «Я не доктор», — говорит вошедший. — «А кто же вы?» — спрашивает больной. — «Я столяр».

— Спляшем, Пегги, спляшем! — протяжно пропел Дмитрий.

Дамианидис раздувал щеки.

— А не уроним мы этим свое достоинство? — спросил он.

— Слезай, чванливый верблюд, — возмутился Родчин. — Твоя туша оскорбляет спину этого благородного создания. Достоинство! Что унизительного в танцах? Или не плясал перед Саулом Давид? Борис, кто плясал перед Саулом?

— Я забыл.

Кивала мрачно топтался на месте.

— А я зато вспомнил! — закричал Дамианидис, сползая с коровы. — Вспомнил танец дяди Самсония, которому он научился у своего дедушки, которого тоже звали Самсония.

И в общем круге с печальными коровами, стараясь не наступать на трехпалые лапы, они задвигались в томительном ритме старого греческого танца, подхватив начатый Евгением напев. Все быстрее раскручивалась пружина мелодии, все жарче и самозабвенней жило многоглавое, многоногое существо.

— Остановитесь, — уныло твердил кивала.

— Это замечательно, — сказал Родчин Евгению, не прерывая танца. — Это просто замечательно, что дедушку дяди Самсония тоже звали Самсония.

— Ты так считаешь? — спросил Евгений, перебирая ногами.

— Я в этом убежден. Ибо это счастливое совпадение напомнило мне читанный в древней книжке анекдот, который я вам сейчас и расскажу. Остановите меня, если вы его слышали.

— Не надо анекдота, — попросил человек в балахоне.

— Некий господин звонит в контору фирмы «Нейман, Нейман, Нейман и Нейман». «Здравствуйте, — говорит он. — Мне нужен господин Нейман». «Господин Нейман на заседании совета акционеров», — отвечают ему. «О, какая неприятность. Тогда, если можно, попросите к телефону господина Неймана». «К сожалению, господин Нейман нездоров». «В таком случае я хотел бы поговорить с господином Нейманом». «Господин Нейман уехал навестить больного господина Неймана». «Что ж, соедините меня с господином Нейманом, если возможно». «Я вас слушаю».

— Все, — сказал кивала. — Сейчас вы сядете в повозку, и вас отвезут в место, вам уже знакомое. — Он повернулся и, неуверенно ступая, скрылся за деревьями.

— Не вздумайте воспользоваться этим прибором. Его луч мне неприятен.

Они только что слезли с платформы, запряженной восемью коровами, и стояли у входа в знакомый зал. От повозки их отделяло полукольцо неразличимых кивал. Который из них произнес эту фразу в момент, когда Родчин подумал о соннике, было неясно.

— А если мы туда не хотим? — сказал Игельник, поправляя набедренную повязку из рубашки Дамианидиса.

Вместо ответа кивалы шагнули вперед, тесня их к щели в стене. Родчин извлек сонник. Дамианидис слабо охнул. Рот его приоткрылся. Веки отяжелели. Толстые руки повисли.

— Женя!

Евгений боднул воздух и зашагал навстречу кивалам, разводя руками, как крыльями. За ним, кланяясь тонкой шеей, засеменил Борис.