Фредерик Пол - Врата. За синим горизонтом событий

Возбужденный, Пейтер попробовал другой веер (старое кино), третий (томик поэзии, на этот раз на английском, некоего Элиота). Потом еще. Отвратительно! Если Вэн получил представление о любви из порнозаписей, которые прихватил с собой какой-то развратный старатель, неудивительно, что он так себя ведет. Но долго сердиться он не мог, слишком радостное событие. Он выхватил веер из аппарата и в наступившей тишине услышал звук срочного вызова Веры.

Пугающий звук. Он испугался еще до того, как добежал до корабля, как потребовал передавать сообщение, как услышал взволнованный голос своего зятя:

— Срочное сообщение! Для Пейтера Хертера с немедленной передачей на Землю! Ларви, Джанин и Вэн захвачены хичи, и мне кажется, они идут за мной!

Единственным преимуществом новой ситуации оказалось то, что больше не поступало сообщений с Неба хичи и Вера была в состоянии справиться со своей перегрузкой. Пейтер терпеливо вызвал все полученные раньше изображения. Увидел группу хичи в конце коридора, картины схватки, несколько дрожащих кадров потолка, потом что-то похожее на затылок Вэна — и все. Или вернее нечто, что он не смог расшифровать. Пейтер не знал, что камеру сунул себе под одежду один из Древних, а видел только какие-то пятна, что-то похожее на ткань.

Мозг Пейтера работал четко. Но в нем была пустота. Он не позволил себе сразу ощутить, как опустела жизнь. Тщательно перепрограммировал Веру, получил все звуковые сообщения и выбрал самые важные из них. Прослушал все. Никакой надежды. Даже вновь оживший экран не принес ничего понятного. Полдесятка бессмысленных кадров, возможно, кулак на объективе, возможно, участок пола. Потом в углу последнего кадра что-то похожее на… что? На Sturmkampfwagen [6] (танк, нем. — Прим. перев.) его ранней юности? Но тут изображение исчезло, камера была нацелена на пустоту и оставалась такой в течение пятидесяти кадров.

Определенно никаких признаков его дочерей или Вэна. Что касается Пола, то у старика не было никаких данных: после своего отчаянного сообщения он исчез.

В каком-то нежелательном уголке сознания возникла мысль, что, возможно, он единственный выживший участник экспедиции и его премия соответственно возрастает многократно.

Он задумался над той мыслью. Но это ничего не значит. У него самого нет никаких надежд. Он одинок, более одинок, чем замерзшая Триш Боувер в своем корабле. Возможно, ему удастся вернуться на Землю и потребовать свою награду. Может, он сумеет не умереть. Но как ему сохранить рассудок?

Пейтеру потребовалось немало времени, чтобы уснуть. Он не боялся спать. Боялся просыпаться. В первый момент день был обычный, как и всякий другой, но после мирного потягивания и зевания он вспомнил, что случилось. «Пейтер Хертер, — сказал он себе вслух, — ты один в этом проклятом месте и умрешь здесь в одиночестве». И заметил, что говорит сам с собой. Уже.

Соблюдая привычки всех этих лет, он умылся, вычистил зубы, причесал волосы и даже нашел время, чтобы выщипать волосы в ушах и у основания шеи. Выйдя из своей загородки, он раскрыл два пакета CHON-пищи и методично сжевал ее, прежде чем спрашивать у Веры, нет ли каких сообщений с Неба хичи. «Нет, — ответила она, — … мистер Хертер, но много срочных сообщений снизу».

— Позже, — сказал он. Теперь это неважно. Вероятно, ему велят делать то, что он уже сделал. Или прикажут делать то, что он не собирается делать, может, выйти наружу, переналадить двигатели, попытаться снова. Но Пищевая фабрика будет по-прежнему отвечать на любое усилие аналогичным, направленным в противоположную сторону, и продолжать свое ускоренное движение к Бог знает чему Бог знает зачем. Во всяком случае ни один приказ с Земли за последующие пятьдесят дней не будет иметь отношения к новому положению вещей.

А менее чем через пятьдесят дней…

Что менее чем через пятьдесят дней? «Ты так говоришь, будто у тебя есть выбор, Пейтер Хертер!» — сказал он себе.

Может, и есть. Догадаться бы о нем только. А пока лучше поступать так, как он привык. Сохранять педантичную аккуратность. Выполнять наиболее разумные задания. Поддерживать установившиеся привычки. За все десятилетия жизни он понял, что наилучшее время для опорожнения кишечника — минут через сорок пять после завтрака; сейчас как раз это время; значит, нужно это сделать. Сидя на унитазе, он ощутил легкий, еле заметный толчок и нахмурился. Во-первых, неприятно иметь дело с явлениями, причины которых не понимаешь; во-вторых, это нарушало привычный порядок, мешало выполнять привычное дело с обычной эффективностью. Конечно, не стоит особенно жаловаться на функционирование сфинктеров, купленных и пересаженных от какого-то несчастного (или голодного) донора, или на почти целиком пересаженный желудок. Тем не менее Пейтеру нравилось, что они функционируют хорошо.