Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

Он открыл глаза.

Масло, желтая вода Рога, грязь. Воздух был пуст. Лео, постукивая обутой ногой — другая была босой — о поручень, возился с какой-то рукояткой.

Она ушла.

— Но… — Мышонок шагнул, остановился, покачиваясь на носках. Произносить слова было трудно. — Как?..

Лео поднял голову.

— Грубовато, да? А однажды я неплохо исполнил. Но давно совсем это было. Один раз, один раз как нужно эту вещь исполнил я.

— Лео… Не мог бы?.. Я хочу сказать, ты говорил, что ты… Я не знал… Я не думал…

— Что?

— Научи! Не мог бы ты научить… меня?

Лео взглянул на потрясенного цыганенка, которому он так часто рассказывал о своих скитаниях по океанам и портам дюжины миров, и поразился.

Пальцы Мышонка судорожно подергивались.

— Покажи, Лео! Ты должен показать мне!

Мысли Мышонка метнулись от александрийского языка к арабскому и, наконец, остановились на итальянском:

— Bellissimo, Лео, bellissimo! [3] Великолепно, Лео, великолепно! (итал.)

— Ну… — Лео вдруг подумал, что в Мышонке больше страха, чем жадности, по крайней мере, того, что сам Лео понимал, как страх.

Мышонок глядит на украденную вещь с благоговением и ужасом.

— Ты можешь показать мне, как играть на нем?

Внезапно осмелев, он взял инструмент с колен Лео. А страх был чувством, которое сопровождало Мышонка всю его короткую, невеселую жизнь.

Там, где пыльная улица брала свое начало, извиваясь по холму позади железных ворот, Мышонок работал по ночам, разнося подносы с кофе и булочками в чайной среди множества мужчин, проходя туда и обратно сквозь узкие стеклянные двери, наклоняясь, чтобы рассмотреть женщин, входящих внутрь.

Теперь Мышонок приходил на работу все позднее и позднее. Он оставался у Лео, пока была возможность. Далекие огни мигали за доками, протянувшими на целую милю, и Азия мерцала сквозь туман, когда Лео показывал ему на сиринксе, как надо управлять запахом, цветом, формой, структурой и движением. Глаза Мышонка начали понемногу открываться.

Двумя годами позже, когда Лео объявил, что продал свою лодку и подумывает переселиться на другой конец созвездия Дракона, возможно, на Новый Марс, половить песчаных скатов, игра Мышонка уже превосходила ту безвкусицу, которую Лео показал ему в первый раз.

Месяц спустя Мышонок покинул Стамбул, просидел под сочащимися водой камнями Эдернакапи, пока ему не представилась возможность на грузовике добраться до пограничного города Ипсады. Он пересек границу с Грецией в красном вагоне, битком набитом цыганами, продолжая странствия, добрался до Румынии, страны, где он родился. Он прожил в Турции три года. Все, что он нажил за это время, не считая одежды на себе, — это толстое загадочное серебряное кольцо, слишком большое, слишком толстое, чтобы надевать его на палец, и сиринкс.

Два с половиной года спустя, когда он покинул Грецию, кольцо все еще было у него. Он отрастил на мизинце ноготь, как это делают ребята, работающие на грязных улицах позади магазинчика Монастераки, продавая ковры, медные безделушки и прочий ходкий среди туристов товар неподалеку от величественного купола «Афинского супермаркета», покрывающего квадратную милю. И сиринкс тоже все еще был у него.

Круизный теплоход, на который его взяли мыть палубу, вышел из Пирея в Порт-Саид, прошел через канал и направился в Мельбурн, порт приписки.

Когда теплоход лег на обратный курс, на этот раз в Бомбей, Мышонок был уже исполнителем в ночном клубе: Понтико Провечи, создавший известные произведения искусства, музыки, графики, выступает специально для вас. В Бомбее он сошел на берег, вдребезги напился (ему уже было шестнадцать лет) и брел по грязному пирсу, освещенному лишь полной дрожащей луной. Он клялся, что никогда больше не будет играть в полную силу за деньги. («Поди-ка, мальчик, сделай нам мозаику с потолка Собора Святой Софии, а потом — фриз Парфенона, да расшевели их малость!») Он вернулся в Австралию, опять драя палубу на теплоходе. Он сошел на берег со своим загадочным кольцом, длинным ногтем и золотой серьгой в левом ухе. Моряки, пересекавшие экватор в Индийском океане, говорили, что этой серьге полторы тысячи лет. Стюард проткнул мочку его уха с помощью иголки с ниткой и кусочка льда. И опять, с ним был сиринкс.

Вернувшись в Мельбурн, он стал играть на улицах. Он проводил много времени в кофейне, куда частенько заглядывали ребята из Королевской Астронавтической академии. Двадцатилетняя девушка, с которой он жил, была уверена, что ему тоже не мешало бы учиться.