Сэмюэль Дилэни: Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

Из темноты пришел звучный голос:

— Я чувствую себя прекрасно, Вал Ноник. Но сейчас ночь, а не день. Это имеет значение?

Ноник снова повернулся к ним.

— Всякий раз догонит. С ума сойти, а? Захватил весь этот проклятый город. Пользуется индукционными полями где-то в миле отсюда, чтобы сотрясать металлическую ограду вибрацией, так что вся ограда становится громкоговорителем.

— И он зовет тебя? — спросила Алтер.

— Он? Тысячи, тысячи мертвых людей, сведенных в миллион транзисторов, обструганных и отполированных, зовут меня одним голосом. Этому голосу трудно не ответить. Но иногда мне хочется уйти туда, где можно молчать.

— А еще кто-нибудь зовет тебя? — спросил Джон.

Ноник непонимающе посмотрел на него, снова засмеялся, но на этот раз тихо и спокойно, и покачал головой:

— Нет. Я, видите ли, ушел дальше Кли и Рольфа. Простые числа, великая теорема Ферма, или проблема четырех красок, или божественные законы — все это не играет никакой роли; да, мы знаем все об исчезновении случайности, но в то же время оказывается, что мы по-прежнему имеем с ней дело. Так что идея случайности есть философское орудие, такое же, как Бог, Абсурд, Бытие, Смерть, Мораль; это просто названия, в которые мы вкладываем произвольный смысл: точильные орудия для лезвия восприятия, с помощью которых мы боремся с реальностью.

— А как твои стихи? — спросил Джон. — Кли и Рольф не могут сказать, лучше они стали или хуже.

— А я могу, — ответил Ноник. — Они лучше, чем я писал или мог бы написать раньше. И это самое ужасное… о чем я не перестаю думать. Поэзия, как и все, что делает человек, даже в этом городе восстает против смерти. Но вы видели когда-нибудь медленно умирающее животное? Умирая, оно осознает и то, что его гибель неотвратима, и то, что оно еще живо, и его крик поднимается на октаву выше с невообразимой силой. Это и есть мои теперешние стихи. Рольф и Кли не понимают их потому, что они мало слышали подобной музыки… — Он помолчал и улыбнулся. — А может быть, потому, что я в самом деле безумен.

Моя жена была художницей. Мы любили друг друга и понимали место друг друга в нашем искусстве. Наши родители не признавали его вообще. Музей Торона купил папку ее рисунков — семь были исключены, как непристойные, а Королевское общество собиралось издать мою первую книгу при условии, что я уберу пять стихотворений, в которых «чрезвычайно подчеркивались некоторые негативные аспекты общества, в том числе слабость и распущенность правительства». Мы услышали о Новом Городе на материке и хотели поехать туда. Мы собирались уехать ночью, потому что мой друг, работавший в правительственном офисе, задерживал, насколько мог, ордер на мой арест, так что я мог бы загреметь в каторжные рудники. «Негативные аспекты общества», которые я критиковал, готовились обрушиться на меня.

Но ночью… она была… И тогда я действительно спятил. Но я пришел в себя, почувствовав в себе голоса сотен немых. Я понял, как мелко все, что я написал до сих пор, понял, что все это не было поэзией. Видите ли, хороший поэт ранен речью и тщательно осматривает свои раны, чтобы узнать, как их лечить; плохой же поэт только разглагольствует о боли и воет об оружии, которое раздирает его. Великий поэт ощупывает обожженные края погубленной плоти ледяными пальцами, чуткими и точными, но в конечном счете его стихи — это отклик, двойной голос, сообщающий о повреждении. Раньше никто из нас не был ранен достаточно сильно; ее скульптура и живопись были столь же незначительны, как и мое прежнее кропание стихов, но если бы убили не ее, а меня, ее работа содержала бы все то, что теперь содержит моя. Вот почему я надеюсь, что я безумен, и то, что я лишу, выходит из свихнувшихся мозгов. Я думаю, что теперь мои стихи лучше, чем когда-либо, но надеюсь, что это суждение больного мозга — способность к критике уничтожена скорбью; потому что, если они великие… — он заговорил шепотом, — они стоят слишком дорого! Питаемые разрушением, зажиревшие от величия… они не стоят его!

Что-то щелкнуло в Джоне. Он увидел, что Алтер тоже почувствовала это, потому что ее пальцы сжали его руку. Он выпустил ее плечи, смущенный тем, что возникло в его мозгу. Он отступил назад, не зная, бороться ли с этим или принять его. Он быстро пошел назад. Что-то уже начало формироваться под холодными сводами его черепа и сверкало, как энергонож во мраке. Алтер и Ноник пошли следом.

Когда он ворвался в контрольное помещение, Кли и Рольф с удивлением посмотрели на него.