Александр Силецкий - Красный, чтобы видеть издали

Сойкин разнял нас и ушел.

В конце концов мы могли подраться снова, но причина уже была исчерпана, выдумывать новую - ах, выдумывают их постоянно только взрослые, постоянно им чего-то не хватает!... - а нам такой ерундой заниматься теперь уже нисколько не хотелось.

Потом мы видели Сойкина еще несколько раз - он приветливо кивал нам и проходил мимо, никогда не останавливаясь. Он всегда был один - лишь раз или два, кажется, к нему зашли его приятели или просто знакомые, или кто-то, может, из родных, но больше мы не видали никого.

Мы слышали, как жильцы поговаривали, будто он ушел от родителей, будто он со странностями и не то изобретатель, не то художник, - в общем, малопонятная личность, к детям подпускать не стоит; иногда он сидел на лавочке, и, глядя на поле и лес позади дома, на небо и облака, что-то тихо напевал - мы же старались быть около него, играли или спорили, но рядом с ним, так, чтобы он видел и слышал нас, и мы не боялись помешать ему, потому что он сидел тихо и никогда нас не прогонял. Но порой, отчего-то вдруг развеселясь, он начинал озорничать и мог часами играть с нами, в футбол или в "зайчики" - эту игру он придумал сам, и уж не помню, в чем она заключалась, кажется только, он ставил много маленьких зеркал и ловил ими солнечные лучи.

У нас сложились странные отношения с ним - он не был для нас ни учителем, ни другом на всю жизнь, но, знаете, встречаешь порой человека, который, в общем-то, для других не представляет ничего особенного, разве что, вероятно, кажется немного не от мира сего в их повседневной суматошной жизни - таких с легкой насмешкой называют "созерцателями", но для тебя этот человек значит нечто большее, чем просто встречный, только тем, что он встречный и идет вроде бы против твоего и своего течения, и ты начинаешь тянуться к нему, пусть даже совсем безответно, а получаешь от него куда больше, чем от самого рьяного педагога.

Мы играли во дворе целый день. Я не помню, был ли в тот раз Сойкин вместе с нами, - память ведь тоже стареет, наравне с телом, по каким-то своим законам, обязательным для каждого - просто мы гоняли мяч или играли в "зайчики" и вдруг словно провалились, нет, нас оглушило, как при падении, но глаза не заполнила пелена слепоты - мы точно нырнули в другой мир.

Мы стояли посреди равнины, плоской и кочковатой, была ночь, и на черном небе светили звезды.

Мы сразу почувствовали что-то неладное. Мы - это я и Гошка, и тотчас поняли, _ч_т_о _э_т_о _т_а_к_о_е_: наши тела облегали скафандры, и все кругом заливал красный мертвый свет.

Мы обернулись, резко, будто по команде, и увидели человека - он лежал, скорчившись, на земле, тоже в скафандре, и не шевелился, сжимая в мертвой руке длинный стержень с красным фонарем на конце - как факел, подумали мы тогда.

Нам стало страшно, мы, кажется, закричали, отпрянули назад, и разом яркое солнце залило двор, припекая наши головы, а неподалеку стоял Сойкин и внимательно и чуть грустно смотрел на нас.

- Это вы? - крикнули, или нет, прошептали мы тогда одновременно.

- Что - я? - пожал плечами Сойкин, - Это игра, моя игра и ваша тоже.

Я не помню, что же было тогда, во дворе, игра, которую затеял с нами Сойкин - если игра интересна, она перерастает в правду, уж по крайней мере для детей, - или все произошло на самом деле, ведь говорили же, что Сойкин изобретатель, хотя нет, с тех пор я больше не слышал о мгновенной переброске в другое пространство, и я не помню всех слов Сойкина - они утонули в свершившемся факте, так что мне остается только предполагать, что не сказал нам Сойкин.

- Ну как? - спросил он. - Правда здорово? Человек погиб, а факел, который он нес, остался гореть, - или нет, он сказал, - Все мы такие. Все мы зажигаем красный фонарь, фонарь тревоги, красный, чтобы было видно издали, чтоб нас не сбили в темноте и чтоб другие не расшиблись, и освещаем им свою дорогу. И весь вопрос в том, останется ли гореть фонарь после твоей смерти и будет ли освещать путь другим.

Мы тогда ничего не поняли. Сойкин был странный человек, и даже если это все не было реальностью, а жило немыслимой жизнью в границах игры, все равно мы ничего не поняли, не догадались, зачем такое понадобилось ему, что он имел в виду. Мы только спросили:

- Кто был этот человек? Ну тот, мертвый, с фонарем?

- Кто? - переспросил Сойкин, - Почем я знаю. Любой из вас... из всех людей. Хотя нет, не любой, а тот, кто смог, сумел не погасить свой факел... Вам жаль его?

Мы переглянулись с Гошкой и пожали плечами. Ну как же можно жалеть, если не понимаешь, что это такое, что значит, то видение, которое можно было бы пожалеть?! Мы ничего не сказали ему.