Мишель Фейбер - Под кожей

Она оттолкнулась от дна, голова и плечи с плеском пробили поверхность воды, Иссерли, моргая и сопя, глотнула свежего воздуха, отбросила с лица заструившиеся волосы. Позвоночник, щелкнув, сместился, из глубин ее тела донесся мучительный хруст — это вес головы снова лег на плечи.

В надводном мире солнечный свет мерцать и пульсировать перестал, теперь он просто лился, теплый и неослабный, сквозь грязное окошко ванной комнаты. Патрубок душа горел, как лампа, на потолке, точно отодранный колючей проволокой изгороди клок овечьей шерсти, светилась паутина. На керамическую крышку унитазного бачка было больно смотреть, и Иссерли уперлась взглядом в его белый корпус, по которому тянулись бледно-синие, будто татуировка, слова: «АРМИТАЖ ШЭНКС», так и оставшиеся для нее, не один уже год изучавшей язык водселей, полной загадкой. Бак для горячей воды давился и рыгал, что происходило всякий раз, как она принимала не душ, а ванну. Над ступнями Иссерли булькали и шипели ржавые латунные краны. «ДЛЯ ПОВСЕДНЕВНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ» значилось на зеленой пластиковой бутылочке шампуня. Все возвращалось к нормальной жизни. Амлис Весс улетел, а она осталась и уже наступило завтра. Ей следовало с самого начала понимать, что именно этим все и закончится.

Иссерли откинула голову назад, оперлась основанием ноющего черепа о керамический край ванны. С потолка прямо над ней свисали замысловатые, отдающие цветом в гной лохмотья, перемежавшиеся такими же пузырями, — следствие многолетнего воздействия пара. Эрозия проела несколько геологических слоев краски. Ничего более похожего на ландшафт ее детства Иссерли пока в этом мире не обнаружила. Она опустила взгляд пониже.

Тело оставалось невидимым под отражавшей свет гладью воды, из которой торчали наружу лишь кончики ножных пальцев да купола грудей. Иссерли смотрела на эти курганы плоти и без особого труда представляла себе, что они — вовсе никакие не груди, а нечто совсем иное. Разделенные, вот как сейчас, освещаемой солнцем водой, груди напоминали ей обнаженные отливом океанские скалы. Скалы, давящие на грудную клетку, толкая ее под воду. Амлис Весс никогда не видел ее без этих выпирающих искусственных наростов; не знал, что когда-то она обладала грудью гладкой, ничем не худшей его груди. Твердой, ухоженной, покрытой лоснящимся каштановым мехом, который мужчин так и подмывало погладить.

Она крепко зажмурилась, безропотно снося до крайности неприятное ощущение, которое создавала, вытекая из ее увечных ушей, вода. И, словно воспользовавшись этим ослаблением бдительности, из крана на левую ступню Иссерли пролилась струйка обжигающе горячей воды. Зашипев от неожиданности, Иссерли сжала левую ступню в кулак. Как странно, подумала она, неудобство столь мелкое, пустячное, все еще что-то значит для нее — теперь, когда Амлиса больше нет, а самой ей хочется умереть.

В ржавой жестяной мыльнице, прицепленной к краю ванны, лежало несколько картонных конвертиков с бритвенными лезвиями. Иссерли извлекла одно, щелчком послав пакетик на грязный плиточный пол, подняла с него зеркальце, которое принесла сюда из спальни. И подняв его над головой, повернулась к свету и взглянула себе в лицо.

Ей хотелось увидеть его глазами водселя.

С первого же взгляда стало ясно: запустила она себя до того, что в это и поверить трудно. Ей казалось, что она проделала все необходимое для пересечения границы, которая отделяла ее от животных, лишь пару дней назад, но, по-видимому, дней с тех пор прошло гораздо больше. Водселям, которые видели ее в последнее время, открывалось, надо полагать, зрелище очень странное. Хорошо хоть, что последних двух она из обращения изъяла, потому что нельзя не признать: сейчас никто из них свою в ней не признал бы. Все ее тело, за исключением участков, слишком сильно изрезанных или созданных искусственно, — на таких ничего расти не могло, — покрыл отросший мех. Теперь она почти походила на человека.

Граница волос стала едва-едва различимой; мягкий пушок покрыл лоб, соединив ее с более густым мехом бровей. Нижние ресницы назвать таковыми было практически невозможно, они слились со щетиной на щеках, коричневатой щетиной, становившейся, отрастая, все более мягкой. Плечи и руки до локтей украсила свежая, густая поросль каштановых волосков.

Если бы Амлис Весс задержался здесь еще на несколько дней, он, пожалуй, понял бы, почему мужчины Элиты всегда обещали Иссерли оставить ее рядом с собой, замолвить за нее, когда придет время, словечко, постараться, чтобы ее не отправили туда, где такой красавице, как она, ну совершенно не место. Это было бы надругательством над естественным порядком вещей, как-то сказал Иссерли один из них, поглаживая ее по боку и понемногу сдвигая ладонь к мягкой генитальной расщелинке.