Мишель Фейбер - Под кожей

Иссерли включила телевизор и приступила к разминке.

— Я не вынесу жизни, в которой не будет любви, — прошептал в темной спальне чей-то голос. Следом появилось изображение: маленькая черно-белая самка цепляется за широкоплечего самца, глядящего не на нее, а в небо.

— Не говори глупостей, — мягко пожурил он ее. — Тебе и не придется ее выносить.

Когда из драматического сумрака выкатился, вращая пропеллерами, гладкий самолет, Иссерли протянула ногу и переключила канал.

Экран залили теплые краски, абстрактные, переменчивые. Камера немного отъехала и сфокусировалась на радужном кружке мокрого стекла, сжимаемого двумя гигантскими пальцами, указательным и большим: ни дать, ни взять, вымазанное в мыле стеклышко от очков.

— Культуры, подобные этой, — сообщил непререкаемо авторитетный голос, — могут буквальным образом выращивать лекарство от рака.

Иссерли стояла, почти завороженно вглядываясь в разведенный ею костер. Ветвей и сучьев она пустила на этот раз в ход больше обычного и пламя переливалось в рассветном воздухе золотыми и абрикосовыми тонами. Наконец, она встряхнулась и пошла, прихрамывая, неуклюже шаркая по каменистой земле, к амбару — мимо машины, уже выведенной из сарайчика и стоявшей с работающим мотором, к ферме. Что-то вывихнулось в основании ее спины и поправить это не помогла даже разминка.

— Иссерли, — сказала она в переговорное устройство.

Никто ей не ответил, однако огромная металлическая дверь откатилась в сторону. Прямо за нею, как и ожидалось, стоял черный пластиковый пакет с вещами последнего водселя. Иссерли подхватила его и сразу же удалилась — вдруг сегодняшний дежурный вылезет из-под земли, возжелав поболтать с нею.

Вернувшись к костру, она извлекла из пакета обувь водселя, его свитер, извалянный в собачьей шерсти костюм и заглянула в пакет — что там еще осталось? Осталось не многое: по-видимому, под свитером на нем была лишь грязная футболка — трусы и те отсутствовали. Карманы пиджака оказались пустыми, карманы брюк тоже — если не считать ключей от машины и бумажника.

Положив свитер на капот, подальше от росистой травы, Иссерли спрыснула, словно крестя их, пиджак, футболку, брюки и обувь бензином и бросила в огонь. Удивительно, как много собачьей шерсти пристало к ее ладоням, но не вытирать же их о свою одежду. Ничего, при наличии удачи, отряхнутся сами.

Покряхтывая от неудобства, она опустилась на колени, чтобы просмотреть содержимое бумажника. В сравнении с другими виденными ею, этот был пухлым, однако большого разнообразия внутри него не наблюдалось. Место обычных ламинированных пластиковых карточек, документов, бумажек с адресами и квитанций занимали в нем одни только деньги, плюс много раз сложенный, точно миниатюрная карта, листок тонкого картона. Деньги-то его пухлым и делали. Помимо нескольких монет, в бумажнике лежала пачка банкнот, большей частью двадцаток с незначительными добавлениями десяток и пятерок — всего 375 фунтов. Иссерли никогда еще такой суммы не видела. Этих денег хватило бы на покупку пятисот тридцати пяти литров бензина, или ста девяносто двух бутылочек синего шампуня, или более тысячи бритвенных лезвий… или… пятидесяти семи бутылок упомянутого водселем перебродившего картофельного сока. Она переложила деньги в свои брюки, рассовав банкноты, чтобы они не особенно выпирали, по нескольким карманам.

Многократно сложенный листок картона оказался большой цветной фотографией. Развернув ее, Иссерли увидела молодого еще вчерашнего водселя, обнимавшего самку в тонком белом платье. У обоих были поблескивавшие черные волосы, розовые щеки, и оба широко, полумесяцем, улыбались. Водсель был дочиста выбрит, не морщинист и не грязен. Третьеводняшняя еда на зубах его отсутствовала, губы были влажны и красны. Домысел, конечно, однако Иссерли решила, что на лице его было написано неподдельное счастье. Интересно, как его звали? На нижнем поле фотографии, справа, было красивыми буквами выведено: «Студия Пеннингтон» — Иссерли сказала бы, что это иностранное имя, хотя впечатления иностранца водсель на нее не произвел.

Одежда Пеннингтона еще и сгореть не успела, а Иссерли уже принялась так и этак вертеть в голове мысль — не спасти ли его? Амлис освободил тех нескольких водселей без особого труда — и ей тоже это больших хлопот не доставит. Мужчины внизу — идиоты, все до единого, к тому же, большинство их попросту дрыхнет.

Хотя нет, слишком поздно. Этой ночью Пеннингтону удалили язык и яйца. Ему и так-то жить не очень хотелось — вряд ли он теперь передумал. Лучше оставить его в покое.