Мишель Фейбер: Под кожей

Иссерли поворошила палкой костер, сама не понимая, ради чего так усердствует. Сила привычки. Она бросила палку в огонь и направилась к машине.

Когда она выехала на А-9, солнце уже поднималось над горизонтом все выше, приходя в себя после того, чего ему пришлось натерпеться ночью за горами в снежных шапках. Не закрытое облаками, свободное, оно сияло что есть мочи, щедро заливая золотистым светом весь Росс-шир. Иссерли, всего лишь попавшая к нужному времени в нужное место, тоже обратилась в часть этого пейзажа и ее лежавшие на руле руки золотисто светились.

За свет, настолько прекрасный, можно отдать все, думала она, — или почти все. Жизнь, совершавшаяся вне ее изрезанной кожи и перекореженных костей, никаким говном не была.

Свитер Пеннингтона все еще казался ее коже немного странным, но ничего, кожа привыкнет. Иссерли нравилось, как уютно облегаются его манжетами запястья, как поблескивают под солнцем потускневшие шерстинки. Нравилось, что она может опустить взгляд на грудь и увидеть не отвратительную складку искусственного жира, но подобие волосистости, иллюзию ее естественного существа.

Недалеко впереди показался на обочине махавший рукой стопщик. В другой руке он, молодой и тощий, держал потрепанную картонку с надписью «НИГГ». Иссерли проехала мимо не сбавив скорость, и увидела в зеркальце, как стопщик проводил ее жестом, означающим «хрен тебе», и повернулся навстречу новой машине.

Отыскать место, на котором она подобрала Пеннингтона, оказалось делом несложным. Дорога, приближаясь к нему, сужалась, — потому-то вчера за Иссерли и скопилось так много машин, — ну и знак Pтоже был штукой приметной. Найдя его, она поставила машину точно там (плюс-минус несколько футов), где и вчера, затем вылезла из нее, заперла дверцы и пошла первой попавшейся тропой в поля.

И фургончик Пеннингтона отыскался с большей, чем ожидала Иссерли, легкостью. Он стоял там, где она и сама поставила бы машину, если б хотела укрыть ее на этом фермерском поле. В тени вереницы высоких деревьев возвышались развалины мельницы, лишившейся крыши и смахивавшей на скелет, а у стены ее были свалены тюки сена. По-видимому, некий каприз погоды попортил его и сено бросили догнивать. Из проезжающих по А-9 машин заметить можно было только остатки мельницы и эти тюки. А из возвышавшегося в полумиле отсюда фермерского дома различались одни деревья, заслонявшие фермера от напоминаний о его погибшем добре, на избавление от коего ему пришлось бы потратить деньги. Увидеть стоявший между деревьями и мельницей фургончик Пеннингтона мог лишь тот, кто ненароком забрел бы сюда, на чужую землю.

Машина оказалась куда более роскошной, чем воображалось Иссерли. Она полагала, что увидит ржавую, помятую, едва пригодную для езды развалюху, синюю, быть может, с какой-нибудь выцветшей надписью на боку. А увидела поблескивавшую конфетку, желтую, с безупречно черной резиной, похожую на выставленные в «Гараже Донни» новехонькие автомобили.

В богатом салоне машины скакала с сиденья на сиденье и яростно лаяла лишившаяся свободы собака Пеннингтона. Иссерли видела, что животное надрывает легкие, однако закрытые окна машины глушили звук — с близкого расстояния услышать лай еще удавалось, но далеко он разноситься не мог, даже в ночной тиши.

— Умница, — сказала, подходя к машине, Иссерли.

О том, что ей может грозить опасность, она, отпирая ключом Пеннингтона дверцу машины, не думала. Собака либо убежит, либо набросится на нее, а значит, она либо увидит, как та удирает вдаль, либо вынуждена будет убить животное. И в том, и в другом случае совесть ее останется чистой.

Дверца распахнулась, собака выскочила из машины с такой стремительностью, с какой вылетают из выхлопной трубы газы, плюхнулась на траву, едва не перекатилась через голову, и мгновенно повернулась мордой к Иссерли, дрожа и подергиваясь. Черная с белым — миниатюрный Амлис в животном обличье, — она недоуменно смотрела на свою спасительницу, собрав темный лоб в каучуковые складки.

Оставив дверцу фургона открытой, Иссерли направилась назад к шоссе. И не особенно удивилась, когда собака последовала за ней, принюхиваясь к поле Пеннингтонова свитера, доходившего Иссерли до бедер, как платье. Спаниель несколько раз потыкал ее носом, потом Иссерли почувствовала, как мокрый язык лизнул ей ладонь. Иссерли застонала от отвращения, подняла обе руки над головой, точно сдаваясь в плен, и прибавила шагу.