Ли Киллоу - «Веритэ»-драма

По спине у меня пробежали мурашки, и я вздрогнула.

— Что случилось? — вскинул голову Брайан.

Я обхватила себя руками за плечи, раскачиваясь на стуле.

— Что-то очень похожее случилось в детстве со мной. Мне было десять, и мама была в разводе, а не вдовой, но это уже детали. Вы не знали об этом?

Он заморгал.

— Откуда?

— Ну мало ли… Знали же вы откуда-то про мой страх высоты.

— Это скорее случайно. И потом, ты же понимаешь, такого рода семейные истории — другое дело. О них вообще никто почти знать не может. — Он вздрогнул. — Да, боюсь, эти изменения могут быть довольно болезненными для тебя.

Он знал, он абсолютно точно знал и теперь лгал мне, я чувствовала это с леденящей душу уверенностью. Зачем, зачем ему все это?

— Может быть, мы лучше попробуем ввести в ее жизнь какую-нибудь другую неприятность?

Он поскреб подбородок.

— Хотелось бы, но вряд ли это возможно. Никакого другого пути я просто не вижу. Прости, мне очень жаль, но только так и можно добиться эффекта, к которому я стремлюсь. Причем это не потребует от тебя многого: ты прекрасно вошла в образ, и от повторных индивидуальных репетиций я тебя могу освободить. Просто придумай имя этому негодяю, зрительно представь сцену его конфликта с матерью и включи в память Аллегры. И все.

Он убеждал меня так, как будто хотел заключить сделку. Я уже открыла рот, чтобы запротестовать, резко отвергнуть его предложения, но встретила немигающий взгляд коричневых глаз. Тяжелый, почти ощутимый физически. И, сама не вполне осознавая, что делаю, кивнула головой.

— Вот и славно! — он потрепал меня по плечу. — Ладно, посмотрю, куда запропастились Томми и Майлс.

Он вышел, а я в каком-то столбняке осталась сидеть в просторном кресле, глядя на стоявшую прямо передо мной «Фурию». Я пыталась разобраться в происходящем у меня внутри, но получалось плохо. Зато очень ясно стояло перед глазами лицо любовника моей матери — совершенно нечеловеческое, перекошенное от гнева. Я снова чувствовала, как горит на щеке след от его ладони — я пыталась оттащить его от матери, и он, не оглядываясь, хлестнул меня рукой. И снова его лицо — посеревшее, измазанное кровью, когда мама вывернулась из его рук, схватила настольную лампу и ударила его, по-птичьи вскрикнув… И еще я видела глаза Брайана в тот момент, когда он убеждал меня, что не знает всего этого… Но, может быть, он и в самом деле не знал? Просто случайно где-то слышал про мой страх высоты, а этот эпизод действительно придумал сам, специально для Аллегры, ни о чем не подозревая? Ведь потом он смотрел мне прямо в глаза. Я вздохнула и оглядела кабинет. Он как нельзя лучше подходил своему владельцу. Современного дизайна дорогие светильники, жесткие хромированные стулья — все поблескивающее, дорогое и абсолютно стерильное. Живой здесь была лишь скульптура на столе.

Я протянула руку и потрогала ее пальцами. Даже этого движения было достаточно, чтобы «Фурия» начала звучать. Я отдернула руку, и звук усилился. Он действовал мне на нервы, в голосе скульптуры мне теперь слышалось бесконечное отчаяние. Выходя, я забыла прикрыть дверь, и это стон преследовал меня почти до самой репетиционной.

Последние три дня пролетели в каком-то лихорадочном возбуждении. Костюмы были закончены, декорации установлены, голограммы наведены. Мы с Томми провели генеральную репетицию наших сцен в офисе Джонатана. А Майлс почти исчез, я видела его буквально два-три раза, да и то мельком. Однажды, правда, мы все же перекинулись парой слов, я спросила, готов ли его костюм, и он, подмигнув мне и рассмеявшись шелестящим смехом Хакона, ответил:

— Да там и готовить было особенно нечего. У меня главное — грим. Надеюсь, он тебе понравится. По-моему, это — впечатляющее зрелище.

Мы с Томми так основательно изучили его офис, что, кажется, могли найти там любой предмет даже в темноте. Я запомнила все, вплоть до порядка, в котором стояли несуществующие в реальности книги в голографическом стеллаже.

Томми, похоже, отошел от своего не в меру глубокого погружения в роль. Во всяком случае, ничего подобного той вспышке после моего возвращения из Эвентайна больше не повторялось. Он оставался преданным и галантным Джонатаном на репетициях и почти прежним Томми в остальное время. Правда, небольшое влияние персонажа все-таки ощущалось в его поведении, но это было вполне естественно.

Все мы волновались в ожидании премьеры. По сути, для театра-«веритэ» премьерным был каждый спектакль, но нам, актерам, выросшим на традиционной драме, все равно никак не удавалось избавиться от этого волнения перед самым первым спектаклем. К тому же мы не репетировали всю пьесу целиком и до конца, — этого «веритэ» тоже не допускает — и, значит, сами еще не знали, чем же все закончится.