Но сколько можно, если Кошка вообще не чувствовала меры.
Она заявила:
— Если я тебе в тягость и ты боишься мне об этом сказать, не стоит: я сама могу уйти.
И тут Стасик не выдержал, да и отпущенное хозяйкой время подходило к концу: всё равно через полчаса сматывать удочки.
Он встал:
— Пошли.
— Куда? — испугалась Кошка.
Она наконец сообразила, что малость переборщила в эмоциональной картинке, в домашней заготовке. Всё-таки не актриса, не профессионал — это всегда чувствуется…
— Домой, — сказал Стасик.
Он был решителен и спокоен, даже чуть ласков, и такой тон сбивал Кошку с панталыку.
— Ты меня отвезёшь? — растерянно спросила она.
— Разве можно иначе? — ответил он вопросом на вопрос.
И молчал, и молчал, и молчал.
Спускались по лестнице, шли к машине, ехали по Ленинградке, потом на Грузины — она попросила отвезти её к подруге, — всё молчал. А Кошка — или поняла что? — тоже боязливо помалкивала. Только, уже выходя, спросила:
— Ты позвонишь?
— Вероятно. — Он берёг эту реплику под занавес, высчитал Кошкину и заготовил свою, и реплика выстрелила, как в тире в десятку: Кошка вздрогнула, выпрямилась, а Стасик быстро захлопнул пассажирскую дверцу и газанул от тротуара на второй передаче, только выхлоп из глушителя на память оставил.
Но, как сам Стасик выражался, «завязывать» с Кошкой он вовсе не собирался. Она устроила ему выступление — да ради бога! А он — ей. Чьё эффектней?..
Сегодня после спектакля и позвонит, в чём проблема?..
Счётчик на колонке отщёлкал двадцать пять литров. Стасик завинтил пробку бензобака, запер её махоньким ключиком и поехал дальше по набережной, думая свои не слишком сладкие думы. Вроде бы удивлялся: что это он разнюнился? Никогда не обращал внимания на требования извне, на попытки переделать его дорогую особу, всегда сам вёл — слушайте! слушайте! — седан своей судьбы по житейской асфальтовой магистрали. Каков образ, а?.. Стиль «кич», кошка-копилка, лебединое озеро на рыночной клеёнке…
Но если забыть о всяких словесных красивостях, Стасик и вправду не терпел советчиков. Слал их туда-то и туда-то. Иногда мысленно, порой вслух. Сейчас ему сорок, и коли автор, если вы обратили внимание, так одержим арифметикой, вычтем из них семнадцать лет яслей, детсада и школы, останется двадцать три полновесных года сугубой самостоятельности — в решениях, в поступках, в мыслях и чувствах. А что на эту самостоятельность накладываются порой драматургически-сценические веяния, этакий загадочный отсвет рампы, так вспомните о профессии Стасика, о его сильном актёрском «эго», и вам всё станет понятно.
Но в данный момент актёрское «эго» почему-то помалкивало, и Стасик, никого и ничего не играя, с тоской думал о собственной жизни вообще — безотносительно к конкретным ситуациям. На кого из нас, скажите, не находило незваное желание поразмышлять о жизни? Прикинуть «за» и «против», уложить их на аптекарские весы: что перетянет?.. Согласитесь: почему-то в нудные минуты самокопания всегда перетягивает чашка с аккуратно уложенными «Против», а «за» болтаются где-то наверху. Парадокс человеческой психики, сказал бы бородатый Игорек, великий психоаналитик и жизнелюб, добрый приятель Стасика.
Стасик, к слову, иной раз обращался к нему за медицинским советом.
Жаловался:
— Нервы ни к чёрту, Игорь.
А Игорь ответствовал из бороды:
— Не бери, старик, в голову: у всех ни к чёрту.
— Но у меня злость какая-то беспричинная, как из вулкана. Вон жену убить хочется, еле сдерживаюсь.
— Нормальная реакция, Стасик: если хочется, значит, небеспричинно. Не переживай. Кстати, не ты один: всем хочется, мне тоже…
Вот так он и лечил. И представьте — помогало.
Но сейчас Игорь грел спину на берегу самого синего в мире, и посоветоваться было не с кем.
Если только с Ленкой…
Ленка играла в судьбе Стасика довольно странную роль. Знакомы они лет двадцать, чуть ли не с институтской скамьи, в одном театре играют бок о бок тоже давненько, взрослели вместе, матерели вместе, старились вместе. Но никаких амуров за двадцать лет, никаких лёгких флиртов, никаких вредных мыслей о том о сём: поцелуй в щёчку, дружеские объятия, совместные праздники и будни… Странно, конечно: Ленка — баба занятная, сейчас ей тоже сорок, на неё до сих пор на улице мужики оглядываются, а вот замуж не вышла. Сама утверждает: не хотела.
Говорит:
— Я слишком эмансипированна для кастрюль и пелёнок.
Мамуля ей возражает:
Читать дальше