Кир Булычев - Операция «Гадюка»

Стало совсем муторно, Вера сильно дернула его за руку — и вовремя, потому что как раз в этот момент высунулся Лядов и начал осматриваться. Вера замерла, прикрыв телом Егора, словно полагала, что на женщину не обратят внимания.

Им помогло то, что солнечные лучи, пересекавшие вестибюль, били Лядову в лицо, а лестница была в густой утренней тени.

— Выходите, — сказал Лядов. — Все в порядке.

— Я посижу, — сказал Майоранский, — мне дурно.

— Кончим работу и будем тогда сидеть, — отозвался Лядов.

Майоранский принялся грязно ругаться, но ругался он так негромко, монотонно и равнодушно, что ничего неприличного в его ругательствах не было.

Потом, придерживаясь за стенку, он опустился на пол и сел, прислонясь спиной к стене.

— Пять минут, — сказал он.

— А то пойду без вас, — пригрозил Лядов. — А вы тут останетесь подыхать.

— Славный разговор между коллегами, — отозвался Майоранский. — Как сейчас слышу отзвуки гуманизма.

— Не вам говорить о гуманизме, Лев Яковлевич!

— А вы откуда знаете?

— Птичка в клюве принесла!

— А в самом деле, вы это придумали? Вы придумали, чтобы меня оскорбить?

Майоранский был испуган.

— Почему? Но я знаю от Берии, он мне сам говорил, что, когда отравленные вами заключенные умоляли вас их прикончить, вы смеялись им в лицо.

— Ложь! Наглая ложь.

Сидя, Майоранский поднял тонкий палец, словно боярыня Морозова, сидящая в розвальнях.

— Вставайте, идти пора, — сказал Лядов.

— Нет, постойте! Вы кинули мне в лицо обвинение, и я считаю своим долгом его опровергнуть.

— Даю вам минуту, — сказал Лядов. — Потом уйду.

— Во-первых, — произнес Майоранский, тряся пальчиком, — я отсидел от звонка до звонка по сфабрикованному против меня обвинению в сотрудничестве с Берией и Судоплатовым. Так что даже формально обвинить меня нельзя.

— Кто вас обвиняет?

— Не перебивать! Я доктор наук и профессор! Если бы не эти… эти волюнтаристы, я был бы сейчас академиком! У меня есть план ликвидации американского империализма.

— Тут у нас с вами много общего, — согласился Лядов. — Только американскому империализму плевать.

— Наплюется! Кровью умоется! — пригрозил Майоранский. — Я согласился сотрудничать в этой операции именно потому, что это близко к теме моей работы.

— В чем же тема вашей работы?

— Служить Родине! — завершил спор Майоранский и медленно поднялся. Лядов ему не помогал.

Он пошел вперед, к выходу из кинотеатра.

Майоранский брел следом, перебирая руками по стене, может быть, в самом деле ему было плохо, а может, демонстративно страдал.

— Постой здесь, — приказала Вера. — Не вылезай, все испортишь.

Она была очень молода, моложе Егора, и инстинктивно чувствовала свое моральное превосходство над слабыми. Она не стремилась заботиться о Егоре, но командовать им уже начала, будто именно ей было предписано спасать Землю от гибели.

Вера скользнула вдоль стены, к двери, заглянула в комнату коменданта.

Ее не было минут пять, а может быть, Егору так показалось — он отвык от времени.

Вера вернулась, пряча в карман куртки маленькую фотокамеру.

— Что они с ним сделали? — спросил он.

— Убили. Я задержалась, я пистолет искала или какое-нибудь оружие. Но не нашла. Может, и не было.

— Или Лядов взял.

— Или Лядов взял. Пошли, они наверняка залезли вовнутрь.

— Куда вовнутрь? — спросил Егор.

— Если бы Лядов хотел просто посетить родные пенаты, он бы не стал нападать на Николаича, правда?

— Конечно же, они ключи взяли.

— А Лядов здесь свой человек. Он все ходы и выходы знает, и к тому же, если я тебя правильно поняла, он не так давно нас покинул.

Они подошли к стеклянной стенке и увидели, что биологи только что спустились на улицу и завернули за угол кинотеатра.

Вера и Егор последовали за ними и осторожно выглянули из-за угла.

Впервые Егор увидел своих оппонентов при ярком солнечном свете. И ужаснулся — не тому, что предстало его глазам, а пониманию, что он и сам принадлежит к той же породе.

Казалось, что породу эту можно было назвать лиловыми людьми… а может, серыми…

— Мы похожи на покойников, — сказал Егор.

— Как говорится, краше в гроб кладут, — ответила Вера. Она была возбуждена, как собака, взявшая след. Она неслась к своей журналистской славе.

Они разговаривали почти в полный голос, потому что утро было шумным — от шуршания ветра, скрипа старых домов, пулеметных очередей на военном стрельбище и отдавленного рокота танковых моторов, от далекого стука колес поезда и его дальнего гудка — даже от карканья воронья, населявшего мертвый город номер такой-то.