Кир Булычев: Операция «Гадюка»

В комнате было душно, хотелось устроить сквозняк, но Манана сразу закрывала окно, потому что у нее был хронический бронхит.

— Сейчас бы пива выпить, — сказал Крогиус. Ему было так жарко, что очки вспотели.

— Катрин ждет моего звонка, — сказал я.

Только убежденный мазохист мог отправиться на свидание в шесть вечера, в разгар летней жары, подобной которой не припомнят даже ветераны-синоптики.

— У бывшего памятника Свердлову, — сообщил Крогиус, — поставили белые столики.

Я набрал номер.

Хорошо бы Катрин отказалась от свидания — у нее незапланированное профсоюзное собрание: ее лаборатория намерена голодать, пока не выплатят зарплату за февраль.

Катрин сразу взяла трубку, словно сидела у телефона и ждала моего звонка. Такой преданности я недостоин.

Первым делом Катрин сообщила, что я мог бы позвонить раньше. В такую жару даже самые нежные девушки становятся сварливыми.

Крогиус положил хозяйственную сумку рядом с телефоном. Из нее вывалился пакет с сахарным песком. Значит, Света ждет его, чтобы ехать на дачу, где идет подготовка к варке вишневого варенья. Крогиус нависал надо мной, глядя сверху собачьими глазами.

Катрин говорила так тихо, что я ничего не понимал.

— Говори в трубку! — потребовал я.

— Я и так кричу, — ответила Катрин.

— Гарик, — попросил Крогиус, — я совсем забыл. Светка вот-вот уйдет с работы. Мне тогда лучше не жить.

— Полчаса телефон был свободен, — сказал я. — Неужели надо было ждать, пока я возьму трубку?

— Но ты же знаешь, какой у Светки характер!

— Ты меня еще слушаешь? — спросила в трубке Катрин.

— И очень внимательно.

— Повтори, что я только что сказала.

— Мы с тобой встречаемся через двадцать пять минут. Там же, где всегда.

— А мне показалось, что ты меня не слушаешь.

— Все, — сказал я, нажал на рычаг и протянул трубку Крогиусу.

У выхода я врезался в девочку Соню из библиотеки. Почему-то ей захотелось выяснить со мной отношения в момент окончания рабочего дня. Соня сообщила, что у меня закрыт абонемент, потому что я не вернул шесть книг. Я совсем забыл об этих книгах. По крайней мере три из них взял Гамлет. Гамлет уехал к себе в Армению, которая тут же стала независимым государством.

Покончив с неприятностями, Сонечка согнала с лица строгость и ласково спросила:

— Вы будете выступать в устном журнале?

А может, она не Сонечка? Розочка? Или Розалинда?

— К сожалению, я отбываю в командировку, — ответил я и улыбнулся, как известный французский актер.

Сонечка узнала во мне Жан-Поля Бельмондо и сказала, что у меня дар к перевоплощению. Во мне погибает великий артист. Я и без нее знал, что у меня есть дар к перевоплощению. Но погибает ли во мне великий артист?

— Как жаль, что вы не учитесь!

— Я уже все науки выучил.

— Ах, вы ужасный шутник!

— Я не шутил.

— С вами так интересно! Вы добрый.

— Вы заблуждаетесь, девушка, — возразил я. — Я только притворяюсь добрым. На деле же я…

Я осекся, потому что чуть было не показал ребенку голодного крокодила. Она бы испугалась до смерти.

На улице было даже хуже, чем в нашем полуподвале. Чтобы убить время, я пошел пешком. У подземного перехода продавали поникшие тепличные розы. Нет, если я куплю этих плакальщиц, то рядом с Катрин буду выглядеть неудачливым женихом.

Я вышел к памятнику Пушкину. У ног монумента лежал вылинявший букетик васильков.

Меня охватило странное чувство, будто все это уже было — и духота, и васильки, и фотограф у переносного стенда.

Я подошел к полукруглой мраморной скамье в тени недавно распустившихся лип. Катрин опаздывала. Я сел на пустой край скамьи. На скамейках потели туристы с покупками, с ними вперемежку сидели старички ветераны со свернутыми плакатами, ожидавшие начала демонстрации или митинга протеста, и кавалеры вроде меня.

Катрин пришла не одна.

Сбоку и на полшага сзади брел большой широкий мужчина с молодой бородкой, неудачно приклеенной к подбородку и щекам, отчего он казался проходимцем. Над красным лбом нависал козырек белой кепочки. Будь чуть прохладнее, он напялил бы свободно ниспадающий пиджак.