Андрей Столяров: Все в красном

Я выставил наружу одну ногу, потом - другую. Кроссовки, вспученные мозолями, разодрались по швам. Уплощенные когти воткнулись в землю, утверждаясь на ней.

Затем я выпрямился.

- Ну, точно, живой. Ништяк, сейчас я его успокою...

Они, вероятно, ещё ничего не поняли. Я, не глядя, обеими лапами толкнул машину назад, и она завалилась, вывернув облепленное сырой грязью днище. Лопнули боковые стекла, проскрежетала жесть дверцы, вмятая камнем.

- Ого!..

Это сказал кто-то у меня за спиной. А те двое, орангутанги в пятнистых комбинезонах, остановились и, кажется, даже попятились.

То есть, всего их было не двое, а трое.

- Ого!..

- Ребята...

- Ништяк!..

Впрочем, никакого значения это уже не имело...

Заголовок на второй странице газеты гласил: "Кровавая междоусобица продолжается". В заметке, подписанной инициалами, сообщалось, что вчера на одном из проселков, примыкающих к Выборгскому шоссе, была обнаружена перевернутая машина отечественного производства и тела шестерых людей, принадлежащих, по сведениям МВД, двум противоборствующим криминальным группам. Видимо, произошла очередная разборка между "своими". Возбуждено уголовное дело. В интересах расследования подробности прессе не сообщались.

Автор заметки сетовал, что в цивилизованных странах даже бандиты умеют договариваться между собой, а у нас до сих пор устраиваются вот такие побоища. Все-таки низка ещё культура преступного мира. Духовности не хватает, образования, веры в общечеловеческие идеалы...

Газету я аккуратно сложил и бросил на подоконник. Шестеро пострадавших - это два "шефа", Молоток и Валерик. И еще, вероятно, те трое, что ничтоже сумняшеся пытались меня остановить. Идиоты, разве можно остановить голодного динозавра! Всего, значит, должно было быть семь человек. Семь, а не шесть! Кажется я начал догадываться. Ай да Валерик, ай да хитроумная бестия! Макака - она и есть макака. Всех обманул, выскользнул из кровавого месива.

Меня, впрочем, это не слишком интересовало. Я принес "дипломат", брошенный вчера в прихожей на полку для обуви, щелкнул замочками, которые несмотря на цифровые колесики оказались незапертыми, и довольно-таки равнодушно обозрел пачки долларов, заполнивших кожаное нутро. Нечто подобное я и ожидал там увидеть. Не зря же предпринимались перед "свиданием" такие меры предосторожности. Пересчитывать их я, конечно, не стал - пару упаковочек вынул, а остальное небрежно задвинул ногой между стеной и шкафом. Пусть пока полежат.

И тут на меня накатило. Наглая ли заметка в газете послужила тому виной или сыграл свою роль специфический по-типографски пронзительный запах денег - ничто так страстно не пахнет, как новенькие купюры - но только я вдруг, как на широком экране, увидел изрыгающий бесконечную очередь, прижатый к животу автомат, ощутил очень резкие, тупо-болезненные шлепки пуль, расплющивающихся о панцирь, узрел тело, летящее в воздухе и шмякающееся на дорогу, другое тело, все как бы в красном, корчащееся у меня под лапами, мятое, растерянное, неожиданно юношеское лицо того, третьего, который был у меня за спиной, услышал его испуганный возглас: Что это, елы-палы?!. - и его жутковатый храп, когда когти ножами вошли в слабое горло...

Меня чуть не вытошнило прямо на сероватый паркет. Воздуха не хватало, и в работающих с механическим свистом легких пылала разреженная пустота. Разодралась обшивка кресла, когда я неловко поменял позу. Ощущение было выброшенного из воды осьминога. Еще миг, и начнутся непроизвольные звериные судороги. Спокойно, сказал я себе. Спокойно, спокойно, прежде всего спокойно. Это были не люди, это были взбесившиеся орангутанги. Фиолетовые морды, клыки в слюнной пене, узловатые руки, покрытые завшивевшей шерстью. Доктор Джекил и мистер Хайд, с тоской подумал я. История повторяется.

"Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рождения, ни в час смерти. Затем эта агония неожиданно прекратилась, и я пришел в себя, словно после тяжелой болезни. Все мои ощущения как-то переменились... Я был моложе, тело мое пронизывала приятная и счастливая легкость... узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу... Я простер руки вперед, наслаждаясь непривычностью ощущений..."

Правда, здесь были и весьма существенные отличия. Мистеру Хайду, дьяволу в образе человека, нравилось творить зло. Он им жил, он получал от него истинное наслаждение. Мне же, кем бы я сейчас ни был, вовсе не нравилось убивать. Зверь, выходящий из мрака, был отвратителен и порождал только отчаяние. Я отнюдь не стремился украдкой, как доктор Джекил, вкушать омерзительные плоды. Напротив, я бы с радостью обошелся без них. Но как быть, если сама жизнь заставляет человека стать диким зверем. Если зверь это образ могущества, рожденный временем и людьми. Если только зверь, жестокий и сильный, может выжить в том мире, который мы называем своим.