Андрей Столяров - Все в красном

И все же благодушие не притупило во мне чуткость и бдительность. Видимо, бодрствующая часть сознания инстинктивно отслеживала обстановку вокруг. Потому, что, когда из парадной, мимо которой я проходил, тихо почмокали, я мгновенно догадался, что это - меня, что зовут не случайно, и что теперь, вероятно, начнется самое интересное.

Валерик, прятавшийся в полумраке, схватил меня за запястье:

- Пошли!

- Куда?

- Пошли-пошли! Поговорить надо...

Глаза у него были безумные. Впрочем, он сразу же их опустил, едва мы миновали лестничную кишку и очутились перед открытой дверью во двор.

Здесь света было достаточно.

- Игореха, где баксы?

- Какие баксы? - спросил я, чтобы выиграть время.

- Не прикидывайся дураком! Ты чемоданчик взял? Взял!.. Это - не твое. Верни, если не хочешь иметь чудовищные неприятности...

Глядеть на меня он, по-видимому, опасался. Вдруг не выдержал - яростно почесал ногтями пружинистую шевелюру. Содрогнулся точно от внезапного холода.

- Спасся, значит, - насмешливо сказал я. - Между прочим, неплохая идея была - взять меня на "свидание". Идея - разумная. А тебе, значит, не помогло?

Валерик, как чесоточный, поскреб шею.

- До тебя не доходит. Это же - такие люди... - сказал он с надрывной тоской. - Такие люди, ты, наверное, таких никогда и не видел. Они с тобой сделают то, что тебе - в голову не придет...

Лицо у него истерично дернулось всей поверхностью. Видать, здорово напугали.

- А как же "зеленая лампа"? - с иронией спросил я.

- Что-что-что?

- Книги, которые якобы возвращают зверю человеческий облик.

У меня тоже невыносимо чесались корни волос.

- Не советую, - быстро и неразборчиво сказал Валерик. - "Лампа" - это для тех, кто ещё не пробовал вкуса крови. Для Никиты твоего, например, для Элечки, для драного твоего Ниппеля..

- Они что - тоже?..

- Тоже, тоже. Все - тоже. А ты как думаешь? Не включай больше "лампу", это - опасно...

Он отступил на шаг и загородил выход во двор. Света в попахивающей парадной стало значительно меньше. Однако мне лично никакой свет и не требовался. Я и так уже знал, что те трое, которые держали меня в "мешке", осторожно проникли в парадную вслед за нами - именно сейчас подкрадываются ко мне со спины, и через секунду-другую их гнилостное дыхание коснется затылка.

У меня начинали зудеть и подергиваться кончики пальцев.

Валерик лихорадочно почесал грудь.

- Есть ещё один вариант, - сдавленным голосом произнес он. Незаметно взялся за ручку двери, готовясь её захлопнуть. - Ты работаешь определенное время на определенных людей, выполняешь то, что тебе поручат, потом свободен.

- А твои бесценные баксы?

- В этом случае деньги можешь оставить себе.

- То есть, я пока буду на привязи? Так-так-так...

- А разве у тебя есть выбор?..

Выбор-то у меня как раз был. И Валерик, наверное, понял это по моему лицу. Он стремительно отшатнулся, но лапа, ухватившая его за рубаху, оказалась проворнее. Затрещала материя, и мартышечья, с выступами бровей мордочка побагровела. Я даже видел в глазах лопнувшие от страха мелкие кровяные сосудики.

- Пусти!.. Идиот!.. Тебе самому будет хуже!..

Кричал он, вероятно, для тех, что были у меня за спиной. Кстати, совершенно напрасно, они бы все равно не успели. Волна яркой радости уже сполоснула мне сердце, и из красного мрака вылезло возбуждающее похрапывание.

Я шевельнул шипастым гребнем на шее.

- А... а... а... Игореха... За что?.. Больно...

Щеки у Валерика расползлись коричневыми ошметками. Брызнула темная кровь. Обезьянье взвизгивание захлебнулось.

Теперь оставались лишь те, что были у меня за спиной.

Они все трое присели, а у Репья блеснула между ладонями тонкая металлическая цепочка.

Тоже, между прочим, дешевка.

Дешевка, дешевка.

Оглядываться я не стал.

"Наташа с утра этого дня не имела минуты свободы и ни разу не успела подумать о том, что ей предстоит. Она поняла все то, что её ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале, и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки. Но, к счастью её, она почувствовала, что глаза её разбегались: она ничего не видела ясно, пульс её забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у её сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала её смешной, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И это-то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.